Молодой и пока еще живой — вот и все, что она могла о нем сказать. Роза вновь почувствовала борьбу сил света и тьмы, сошедшихся над юным кротом; казалось, эти противоборствующие силы избрали ареною борьбы именно его изувеченное тело, оказавшееся на самом краю черной бездны. Роза положила лапы на его мордочку, закрыла глаза и принялась напитывать его своей целительной любовью.

Брекен был для нее одновременно и самым хрупким кротом из всех, которых она когда-либо касалась, и всеми кротами, когда-либо просившими ее о помощи. Он был и великим множеством тех кротов, которые никогда не взывали к ней, ибо не ведали о бедах, грозивших им, но исцелялись — опять-таки не ведая того — силою ее любви.

Роза не произносила при этом каких-то особых молитв или заклинаний, слова, рожденные любовью и нежной заботой, слетали с ее языка словно сами собой.

— Любовь моя... мой хороший... милый, радость ты моя...

Слова эти были полны силы и живительной энергии, помогавшей утолять страдания и лелеять нежные токи жизни.

Ее молитва и ее любовь слетали к распластавшемуся на земле Брекену и улетали дальше — к забытым кротами норам и туннелям старинной, давным-давно опустевшей системы. Возможно, их чувствовали и деревья Древней Системы, расцвеченные лучами утреннего солнца, — не потому ли так нежно играл в их ветвях свет, не потому ли так ласково касались их крон робкие ветерки...

Роза не знала, сколько времени провела возле Брекена, — мир и время мира потеряли для нее всяческое значение. Но еще задолго до того, как она наконец отошла от него, солнце опустилось к пастбищам, а! лесной голубь принялся ворковать и хлопать крыльями] в вечернем воздухе.

Когда Роза убрала от Брекена свои лапы, ее седая шерстка была покрыта бисеринками пота. Казалось, она совершила путешествие на самый дальний край жизни и лишь теперь смогла вернуться обратно.

У Розы не осталось больше никаких сил. Она настолько устала, что даже не могла и не хотела думать о поисках пищи. Она просто-напросто легла там, где стояла, и уснула, касаясь своей лапой его шеи. Брекен время от времени ворочался во сне, и тогда она просыпалась и шептала ему на ухо ласковые слова, пытаясь успокоить его мятущуюся душу.

Три или четыре дня Роза буквально не отходила от Брекена, боясь, что жизнь может оставить его в любую минуту. Возможно, времени прошло и больше, — как писал впоследствии Босвелл Аффингтонский, «в жизни каждого крота есть особые периоды, когда понятие времени теряет для них всяческий смысл, примером чего может служить встреча Целительницы Розы и Брекена Данктонского».

И наконец, настал день, когда Роза вздохнула с облегчением, — Брекен еще не оправился до конца, однако было понятно, что жизни его уже ничто не угрожает. Дыхание стало глубже и ритмичнее, безвольные вялые лапы вновь стали упругими и подвижными, в стонах уже не чувствовалось прежних боли и страдания. Когда часть сознания вернулась к нему, он принялся повторять раз за разом имена двух кротов — Халвера и Ребекки-Целительницы.

— Ребекка... Ребекка...

Видимо, он и не подозревал о том, что рядом с ним кто-то находился.

Теперь Роза уже не боялась оставлять его одного и то и дело отлучалась на поиски червей, которых она складывала возле Брекена. Сколько таких кротов прошло через ее лапы... Она уже исполнила свою роль — роль целительницы; обрести прежние крепость и здравие крот должен был самостоятельно. И все-таки никогда прежде она не оставляла кротов столь нерешительно, никогда прежде древнее прощальное напутствие не звучало в ее устах столь проникновенно, как сейчас.

И да направляет тебя — уходишь, приходишь ли —

Целительство Ребекки.

И да пребудет с тобою мир Белых Кротов,

И да вернешься ты в нору родную целым и невредимым.

Те же слова она могла сказать и себе самой — путь до родной норы был неблизок и труден.

Она вышла из туннеля так же, как и вошла в него, прикрыла вырытый ею ход сухой листвой и землею и попыталась стряхнуть с себя усталость. Наступили сумерки — самое лучшее время для путешествий, но ей не хотелось даже шевелить лапами, а уж переставлять их и подавно.

— Я становлюсь старой, — сказала она самой себе.— Старой и слабой. Еще никогда дом не казался мне таким далеким...

Когда она достигла поляны, на которой стоял Камень, уже наступила ночь; Роза на какое-то время задержалась на ней, чтобы передохнуть и немного подумать. Где-то внизу, у подножия холма, лежала Данктонская система... Роза чувствовала, что надвигаются серьезные перемены. Рядом с ними эта столь горячо любимая ею система с таким славным прошлым и множеством живших в ней кротов представлялась ей теперь весьма малозначащей.

Уже изменилось очень многое. Она предчувствовала эти изменения еще до появления Мандрейка, который — она это прекрасно понимала — был отнюдь не причиною, но всего лишь одним из орудий перемен. Уже не было в живых Халвера и Биндля — их растерзали неподалеку от того места, где сидела сейчас Роза; прочие старики умерли много раньше...

Неожиданно Розу в Данктоне и на лугах пронзила горестная мысль: «Я стала самой старой...» Она взглянула на свои лапы и принялась тереть ими мордочку, улыбаясь неизвестно чему. Рядом высилась громада Камня, окруженного черными стволами лесных великанов... Камень старше любого крота.

— И как это ты позволяешь мне говорить такие глупости? — укоризненно обратилась она к Камню. — Или даже думать об этом?

После этого она принялась неспешно спускаться с холма, стараясь держаться возле лесной опушки. Где-то там, внизу, ее ждало тепло родного дома... Вот уж где она сможет отоспаться...

Роза мудро выбрала момент своего ухода, ибо уже на следующее утро Брекен очнулся с ясной головой и обессиленным телом. Он чувствовал себя совершенно разбитым, однако это не мешало ему ясно видеть и слышать, что происходило рядом с ним. Туннель осветился лучами утреннего света, над осыпью тихонько завывал свежий ветерок, сверху слышалось пение крапивников и зеленушек, из леса доносилась болтовня молодых галок.

Его плечо все еще страшно ныло, но боль теперь ограничивалась самой раной, а не распространялась по всему телу, отчего страдали и глаза, и рыльце, и все кротовьи чувства. Теперь боль стала вполне терпимой.

У Брекена возникло странное чувство, что в туннеле кто-то побывал, — нора наполнилась свежестью и жизнью. Как странно! Он то забывался сном, то опять приходил в себя. Наконец, проснулся окончательно от сильного чувства голода. В это трудно было поверить, но возле себя Брекен обнаружил приличные запасы пропитания. «Должно быть, я заготовил их впрок...» — подумал он, не в силах вспомнить ни когда, ни как это происходило.

И все-таки... Все-таки он что-то помнил. Болезнь, мгла... черный жук и гигантский червь, который пытался унести его, утащить его за собой... Брекен содрогнулся и надкусил первого червяка, стараясь ни о чем не думать.

Хотя он был страшно голоден, ему с трудом удалось съесть полчервя. Как ни дико это звучало, но он отвык есть. Потом Брекен заметил рядом с собой стебель неизвестного ему растения и принялся машинально пощипывать его зубами. Стебель оказался свежим и приятным на вкус. Как странно. Он посмотрел в оба конца туннеля, ожидая увидеть неподалеку дружественно настроенного крота, однако туннель был совершенно пуст — он видел только высокие земляные своды, терявшиеся во тьме.

Брекену вдруг захотелось подняться на ноги и заняться исследованием Древней Системы, в одном из туннелей которой он сейчас и находился. Но стоило шевельнуться, как он тут же ощутил полнейшую беспомощность. Прежде чем Брекен смог передвигаться в пределах туннеля в поисках пропитания, прошло еще несколько дней.

Это были странные дни, исполненные боли и вместе с тем довольства. Плечо ныло при малейшем движении, однако нетерпение и любопытство взяли верх над болью. Он понял, что «боль» — очень широкое понятие, имеющее тысячи значений, далеко не все из которых можно отнести к категории неприятных. Головная боль, острая боль в плече, тянущее ощущение в желудке — все они были очень разными. Он научился радоваться боли, когда, просыпаясь, потягивался и разминал свои лапы.