На лугу сделать это было бы несложно, но здесь, в лесу, полном самых странных запахов и звуков, да к тому же еще и в ливень, затмевавший собою все вокруг, Кеану это не удалось. Мало того, он заплутал и вот уже несколько часов бродил от дерева к дереву, пытаясь найти путь к лугу. Наконец, когда дождь несколько поутих и вновь задул ветерок — к счастью, он был западным, — Кеан почуял запах пастбищ и не мешкая направился в нужную сторону, решив сначала выйти на луг и уже потом отправиться на поиски временной норы, в которой он оставил Ребекку.

Он брел вниз, время от времени выкрикивая ее имя, однако чувствовал, что ее нет на прежнем месте. Возможно, она отправилась на его поиски.

Каким сырым и заброшенным казалось это место теперь, когда рядом с ним не было ее... Сырой, мрачный, унылый лес — таким же он казался ему и прежде, когда он приближался к его опушке. Как холодно было теперь в их норе — лишь свежий лесной запах напоминал о Ребекке, наполнившей ее любовью и жизнью...

Кеан ждал ее в норе, зализывая царапины и раны, полученные в поединке с Руном. Он чувствовал себя страшно одиноким. Ему хотелось увидеть ее вновь, хотя бы для того, чтобы увериться, что она не привиделась ему, — впрочем, как справедливо полагал Кеан, раны, полученные в поединке, свидетельствовали об этом достаточно красноречиво.

Всю эту ночь Ребекка тоже чувствовала себя глубоко несчастной; мысли о Кеане не давали ей уснуть, несмотря на всю ее усталость. Едва стало светать — а темнота в это время года отступала уже медленно и неохотно,— она поспешила к норе, выходившей на поверхность неподалеку от пастбищ, где воздух был особенно чист и свеж после вчерашнего ливня. Вскоре показалось солнце. Казалось, что лес оправился от вчерашних испытаний непогодой и вновь готов радовать кротов своими красотами; да, осень чувствовалась уже во всем, но зеленой листвы, сквозь которую проглядывало утреннее солнышко, еще хватало, — глядя на нее, можно было решить, что в лес вновь вернулось лето.

Едва Ребекка подошла к маленькой полянке, на которой находилась ее временная норка, она поняла, что Кеан здесь, что он ждет ее. Она вновь почувствовала сильный запах открытых полей, по которым вольно гуляли ветры и где не было теней. Она облегченно вздохнула и стала осторожно подкрадываться к норке, думая застать Кеана врасплох. Но не тут-то было! Услышав ее запах, он с радостным смехом поспешил ей навстречу. Ее Кеан! Ее любовь! Его любовь, его Ребекка!

Их переполняла тихая нежная радость. Ребекка принялась зализывать его раны, особенно ту, на мордочке, которую он получил в конце, выскакивая из норы в погоне за Руном. Сколько времени она на нее потратила! Сколько было вздохов и ласк, объятий и восторгов, мирного отдыха и грез, ставших явью! Как близки они были..

— Ребекка! Ребекка!

— Кеан, любовь моя, мой цветик!

Они улыбались, хихикали, заливались смехом, радуясь своей близости. Шерсть мешалась с шерстью, рыльце мягко касалось рыльца. Они даже устроили шутливую драку, победителем из которой вышла Ребекка. Раны Кеана заныли с новой силой, и она вновь принялась зализывать их. После этого они крепко заснули.

— Что, Рун, начистили тебе рыло? — насмешливо поинтересовался Мандрейк. После той памятной встречи с каменной совой, которая произошла в туннелях Халвера, он чувствовал себя усталым и разбитым; ему надоели льстивые речи подручных, и потому Мандрейк был рад возвращению Руна.

Войдя в нору старейшин, где и находился Мандрейк, Рун встал так, чтобы раны и царапины были хорошо видны собеседнику. При этом он едва держался на ногах от усталости, хотя пытался бодриться, делая вид, что ничего особенного с ним не произошло.

— Не совсем так, Мандрейк, но это неважно... Я на это надеюсь.

— Ну-ка, давай рассказывай. — Судя по тону Мандрейка, он желал услышать подробности приключения Руна.

— Ерунда, — покачал головой Рун. — Надеюсь, ничего серьезного за этим не последует. — Он сделал эффектную паузу, настраивая Мандрейка на нужный лад, и с напускной веселостью добавил: — В Бэрроу-Вэйле все спокойно. Это — главное.

— Где тебя носило, Рун? — спросил Мандрейк, от прежнего безразличия которого теперь не осталось и следа.

Рун вздохнул, облизал кровоточащую на бедре рану, почесался, кашлянул, мрачно улыбнулся, вновь вздохнул и наконец сказал:

— Вы знаете, где в настоящий момент находится Ребекка?

— Нет, — ответил Мандрейк. — И где же она? Видно было, что слова Руна насторожили его.

— Впрочем, я могу... ошибаться... Возможно, ничего страшного не происходит...

Мандрейк поднялся со своего места и подошел к Руну.

— Это ты о чем? — спросил он, глядя ему в глаза. Рун изобразил колебание. Наконец он произнес:

— В любом случае в этой части системы угроза и предательство не так опасны... Я говорю о Вестсайде, откуда вышло большинство боевиков, преданных вам и системе.

— Какая угроза? Какое предательство? — В голосе Мандрейка зазвучали нотки раздражения.

— Мы всегда должны быть готовы к ним — вы учили меня именно этому. — Рун вновь сделал долгую паузу, после которой он сознательно заговорил совсем на иную тему: — Осень начинается, Мандрейк. Пора перемен. Но что было за лето! Вы могли гордиться Ребеккой...

— Говори ясней!

— Летом она являла собой воплощенную невинность. В ней было столько тепла, особенно когда светило солнце... Вдобавок такая красавица... Кстати, она сейчас не в Бэрроу-Вэйле?

— Она должна была здесь появиться?

— Она здесь была... Нору свою покинула несколько дней назад. Но возможно, она уже вернулась к себе и я ошибаюсь...

— Ошибаешься? О чем это ты, Рун? Давай-давай, выкладывай.

— Страхи могут оказаться и безосновательными. Лучше уж молчать до тех пор, пока вы не убедитесь сами... Только тогда и можно говорить об угрозе и предательстве...

— О предательстве? Но при чем здесь Ребекка? Что ты несешь? — Мандрейк рассердился не на шутку. Впрочем, он отдавал себе отчет, что Рун был и оставался самым верным его подручным. — С кем ты дрался?

— Надеюсь, Ребекка с этим кротом встретиться не успела... — ответил Рун и тут же добавил: — Совсем скоро мы все узнает... Если, конечно, Ребекка вернется в свои туннели. Не хочу зря поднимать панику. Хотя опасения мои черны как ночь, они могут оказаться безосновательными... У вас, насколько я понимаю, и своих забот хватает.... К чему расстраиваться из-за каких-то пустячных подозрений?

Рун снова почесался и выдавил из себя некое подобие улыбки.

— Говори быстро, что это за крот? — велел Мандрейк.

— Луговой крот, — спокойно ответил Рун.

— Ты убил его? — понизил голос Мандрейк.

— Хотелось бы в это верить... Он был там не один. Возможно, одного из них я все-таки прикончил. — Рун многозначительно замолчал, пытаясь заинтриговать Мандрейка еще сильнее, и, придав голосу чрезвычайную серьезность, добавил: — За луговыми кротами нужен глаз да глаз... Они стали куда более .искусными воинами, чем были прежде... Знаете, что мне пришло в голову?

Мандрейк подошел ближе, надеясь, что теперь Рун скажет ему всю правду.

— Я полагаю, луговой крот больше всего на свете мечтает о том, чтобы овладеть данктонской самкой, и чем она моложе и невиннее, тем лучше... Старый крепкий самец и нежная юная самочка... Заманить ее на опушку леса, а потом предоставить самой себе — пусть рожает луговых кротят где-нибудь в чаще Данктонского Леса...

Образ, живо нарисованный им, повис в воздухе, и в тот же миг из туннеля, ведущего в нору старейшин, показалась мордочка боевика. Заметив, что Мандрейк и Рун молчат, он тихо прошептал:

— Господин Рун... Ее там нет!

— Кого там нет? — заревел Мандрейк, решив обрушить свой гнев и раздражение, в коих был повинен хитроумный Рун, на ничего не подозревавшего боевика, который испуганно прижался к земле и бросил на Руна боязливый взгляд.

Рун опустил хоботок и печально покачал головой.

— Ну? — спросил Мандрейк еще более грозно.