Она была целительницей уже много кротовьих лет, при этом жила то на лугах, то в Данктонском Лесу. Более всего на свете ее поражало чудо жизни. Дарованная свыше благодать порой позволяла Розе укреплять и поддерживать это чудо. Она приходила туда, где в ней нуждались, ведомая любовью и состраданием и ничего не требуя взамен за свои служение и помощь. Правда, иногда благодарные кроты приносили ей целебные травы, росшие возле их нор, или же рассказывали целительнице старинные истории и легенды, услышанные от родителей. Она любила рассказывать подобные истории и сама, особенно в тех случаях, когда в лес приходила весна, а слушателями ее были молодые кроты. Обычно к ним присоединялись и кроты постарше. Она взяла за правило не говорить одним кротам о других, не вспоминать в лугах о лесе и не рассказывать лесным обитателям о лугах. Знание такого рода принадлежало ей одной — она никогда не выдавала секретов тех кротов, которым ей доводилось оказывать помощь. Жизнь целителя достаточно одинока. Время брало свое. Постарев, Роза стала уставать — она всегда была опорой для других, самой же ей опереться было не на кого, и это чрезвычайно ее угнетало. Она презирала себя за подобное малодушие и взбадривала себя сушеными цветами желтой таволги, которые она собирала летом в окрестностях Болотного Края. «Ничто так не веселит душу крота, как таволга», — говорила она самой себе, однако известная меланхолия стала постоянным ее спутником.
На заре этого августовского дня Роза почувствовала странное возбуждение и беспокойство. Она покинула родную нору и отправилась в Данктонский Лес. Роза никогда не анализировала подобных импульсов — они имели собственную волю и цель, постигнуть которые кротам не дано. Обычно им сопутствовала и некая внешняя причина. Роза знала одно — если ей нужно куда-то отправиться, значит, кому-то потребовалась ее помощь. При этом она не знала, кто в ней нуждается, где находится этот крот и что именно с ним приключилось. В данном случае импульс этот неким странным образом был связан со сбором черемши, хотя она сделала необходимый запас этой травы еще в июне, когда у растения началась пора цветения. Впрочем, свежая черемша всегда лучше сушеной... Если уж внутренний голос говорит тебе: «Иди и собирай!», к нему следует прислушаться.
Роза нисколько не удивилась, встретившись с незнакомой кротихой, хотя в глубине души ожидала, что та будет нуждаться в ее помощи. Видимо, причина состояла в чем-то ином.
В довершение ко всему, судя по некоторым ее замечаниям, Ребекка знала о растениях намного больше, чем ей это казалось. Знание ее было чисто инстинктивным. Почувствовав это, Роза решила не углубляться в материи, неосознанно затронутые Ребеккой. Как объяснить, почему запах дикого чеснока кажется более сильным на расстоянии? Почему маленькие дозы целебного снадобья действуют сильнее, чем большие?
Объяснение же того, как растения «говорят» с Ребеккой, могло серьезно повлиять на работу ее органов чувств.
Роза давно поняла, что знание существенно отличается как от мудрости, так и от здравомыслия и часто стоит на пути и того и другого. Невинная мудрость дочери Сары и Мандрейка заставила ее умолкнуть. Она почувствовала собственное невежество, но это ее нисколько не задело. Из-за крайней усталости, преклонного возраста и постоянного одиночества она совершенно забыла о том, что каждому кроту — так же как и каждому растению — присущи свои определенные свойства. Ребекка, вне всяких сомнений, обладала множеством талантов, можно было только изумляться, как щедро одарил ее Камень.
Все эти мысли пришли в голову Розе, пока она размышляла над вопросом Ребекки о звездах. Она вздохнула, сожалея, что не обладает должным даром слова, который позволил бы ей ясно и внятно отвечать на подобные вопросы (надо заметить, что она обладала таковым даром в куда большей степени, чем все прочие кроты).
Роза вздохнула еще раз, думая, с чего ей лучше начать. Она обвела взглядом заросли черемши, колючий кустарник, темные листья, светлые небеса... Ей помог тихий шелест листвы высоко над головой.
— Ты можешь представить себе верхушку дерева? — спросила она у Ребекки.
— Конечно! — ответила Ребекка. — Ведь мы видим упавшие сверху ветви, на которых растут листья.
— А ты помнишь, когда увидела их впервые? — спросила Роза.
— Да... Какое я испытала тогда разочарование! — Ребекка замолчала, но, заметив, что Роза выразительно смотрит на нее, продолжила: — Я хотела сказать... Прежде чем увидеть, ты их себе... представляешь, не так ли? Корни у деревьев такие огромные, а их верхушки так шумят на ветру... Я даже думала, что деревья достают до самого неба, а верхушки у них больше, чем весь наш Данктонский Лес! Ну а потом мне показали настоящую верхушку дерева...
Роза добродушно рассмеялась. Некогда она испытала подобное же разочарование.
— Но послушай, милочка, верхушка — это ведь не просто веточки да листики. Скажи, ты видела шум ветра? Наверняка нет. А все ветви разом? Тоже нет. Существует масса вещей — и вещей крайне важных, — которых ты никогда не сможешь увидеть. Ты сможешь узнать о них как-то иначе. По одной верхушке трудно судить о всех верхушках. Цветы черемши похожи на звезды — всего лишь похожи, ты понимаешь? Глядя на них, ты можешь составить какое-то впечатление и о самих звездах.
— Но откуда кротам известно, как они выглядят? — настаивала на своем Ребекка. — Кто знает, может быть, их там вообще нет!
В этот миг Ребекку неожиданно озарило. Она вдруг совершенно ясно поняла, что Роза не сможет ответить на ее вопрос. Возможно, она заметила нежелание той говорить на эту тему или поняла, что Роза просто знает о существовании звезд, хотя никогда их не видела. В то же мгновение Ребекка поняла и нечто совершенно иное — на свете существовало много такого, о чем можно знать, но невозможно говорить. До последнего времени ей казалось, что она знает о верхушках деревьев едва ли не все, но ведь на деле это было совершенно не так! «Наверняка они именно такие, какими я представляла их в детстве!» — осенило ее внезапно. Роза знала, что звезды действительно существуют, при этом они могли выглядеть как угодно — это не имело никакого значения. Когда-нибудь это же знание могло прийти и к ней, Ребекке.
— Если б я могла ответить на твой вопрос! — воскликнула Роза. — Объяснить возможно далеко не все. Если, к примеру, ты станешь говорить другим кротам, что ты общаешься с растениями, они...
— Я пыталась говорить с ними об этом, — вздохнула Ребекка. — Они не понимают.
— То же самое можно отнести и ко многому другому. Если ты что-то узнала, ты это знаешь, но сообщить знание разговорами о нем просто невозможно! Если некоему кроту или кротихе и суждено приобрести определенные знания, нет смысла ускорять этот процесс — все произойдет лишь тогда, когда произойдет,— не раньше и не позже! Мы можем разве что ободрять друг друга!
Ребекке нравилось разговаривать с Розой еще и потому, что та говорила с ней как с равной. С ней она не чувствовала себя незрелой молодицей и твердо стояла на всех своих четырех лапах.
— Теперь, — сказала Роза, — мне нужно закончить с черемшой. Сиди тихонько. Если хочешь, можешь слушать. Наверняка тебе захочется задать мне множество вопросов, но, пока я буду разговаривать с растениями, я тебе на них не отвечу.
Глаза Розы светились любовью. Она вновь забралась в заросли дикого чеснока и запела свою странную песнь. Голос ее звучал то громче, то тише, то дальше, то ближе, обволакивая стебли и листья черемши подобно утренней дымке, которая бывает в начале июня.
Ребекка обратила внимание на то, что Роза обращается главным образом к двум или трем растениям. Они казались ей такими же, как и все остальные, но, видимо, это было не так. Они... находились не только здесь...
Дикий цвет, добрый цвет,
Радость для скорбящих.
Дикий цвет, добрый цвет,
Снадобье болящих.
Сладостью и силой
Одари всех хилых —
