Старейшины один за другим присоединялись к мнению Мандрейка. Один Халвер оставался безмолвным и недвижным, он сидел полузакрыв глаза и положив мордочку на лапы, выражая всем своим видом полнейшее спокойствие и безмятежность.

Мандрейк притворился, будто мнение старого крота ему совершенно безразлично.

— Стало быть, решение принято, и с этой минуты мы все обязаны следить за его выполнением, — сказал он с явной угрозой в голосе, которая была равносильна команде. Нет, он не приказывал им убить Халвера, вздумай тот отправиться к Камню, но старейшины прекрасно понимали, что речь идет прежде всего о нем, — кому еще могла прийти в голову такая глупость, как совершение ритуальных церемоний?

Впрочем, Халвер оказался не единственным кротом, позволившим себе не согласиться с Мандрейком. Меккинс, в жилах которого текла кровь уроженца Болотного Края, не имел ни малейшего желания участвовать в этом кровавом варварском деянии — убийстве старого Халвера. Конечно же, на словах он был вынужден поддержать предложение Мандрейка решительно пресекать любые «проявления непослушания», но считал, что это его ни к чему не обязывает. Может быть, Меккинс вел себя не слишком-то благородно — ведь он пытался находиться на стороне болотных кротов и при этом оставаться лояльным по отношению к Мандрейку, — но он еще никогда не доходил до такой низости, как убийство подростка или старика, неспособного защитить себя. Убить крота только потому, что тот решил исполнить ритуал? Нет, Меккинс не хотел пачкать себе лапы...

После принятия решения по отмене ритуала собрание старейшин естественным образом подошло к концу. Первым его покинул Рун, пробормотавший что-то о неотложных делах. Кивком головы Мандрейк одобрил его неизвестные прочим намерения. Халвер мгновенно заподозрил что-то неладное и по пути домой остановил одного из молодых кротов, праздно шатавшихся по Бэрроу-Вэйлу, и спросил, не видел ли тот Руна. К своему ужасу он услышал:

— Видел, сэр. Он отправился в сторону холма. Если вы поспешите, вам, возможно, удастся догнать его.

Халвер направился в ту же сторону, искренне сожалея о том, что он оставил Брекена в своей норе... Впрочем, на сей раз все обошлось благополучно — они сумели перебраться в Древнюю Систему и теперь могли спокойно дожидаться наступления Середины Лета.

Летний ритуал, о котором так тревожились Мандрейк, Рун и Буррхед, по сути был не чем иным, как благодарением за то, что весной система — как это бывало и всегда — пополнилась новыми кротами. Середина Лета приходилась именно на то время, когда юная поросль покидала родные норы (или изгонялась из них) и отправлялась на поиски собственных территорий. Кроты, что называется, вступали в самостоятельную жизнь, при этом кто-то умирал голодной смертью, а кого-то уносила неясыть. Ритуал был не только благодарением, но и молитвой о том, чтобы Камень оградил юных кротов от вражьих когтей и клювов.

Когда Халвер приступил к первому из целого ряда уроков и наставлений, которым были посвящены все девять дней ожидания Летней Ночи, он сообщил Брекену, что в древние времена все молодые кроты системы совершали Ход к Камню и наблюдали за совершением ритуала. Это помогало им выстоять в испытаниях, ожидавших их во взрослой жизни. После совершения Летнего ритуала юные кроты уже не возвращались домой, а расползались кто куда — это была ночь расставания с родными норами, полновластными хозяйками которых вновь становились их матери.

В древности на эту церемонию прибывали летописцы из далекого Аффингтона, — то, что Камень находился не где-нибудь, но именно в Данктонской системе, выделяло ее среди прочих кротовьих систем. В пору юности Халвера о летописцах уже стали забывать, а сам Летний Ход стал постепенно терять свои значение и роль. Подниматься на вершину холма отваживались только самые отчаянные головы: чем ниже селились данктонские кроты, тем протяженнее и опаснее становилась дорога к Камню.

— Похоже, запрет Мандрейка на проведение ритуала является выражением тенденции, присущей самой нашей системе, — объяснял Брекену Халвер. — Чего я не понимаю, так это того, почему выразителем ее стал пришелец. Возможно, этот период нашей истории действительно подходит к концу, но, пока я жив, этому не бывать. Они правы, я стар... но, если ты ничему не поклоняешься, ты поклоняешься ничему и за душой у тебя — ничего... Они полагают, что жизнь крота сводится к норам, червям, дракам и спариванию, на деле же она куда как богаче и шире... Надеюсь, когда-нибудь ты тоже поймешь это...

— А вы ходили на ритуал, когда были молодым? — спросил Брекен.

— Да, ходил... Я был одним из немногих — моя мать настояла на том, чтобы я отправился к вершине. В тени Камня я увидел старейшин. Когда же я услышал их пение, меня охватил немыслимый восторг — мне казалось, я способен абсолютно на все! Теперь я действительно мог не возвращаться в родную нору — и я туда уже не вернулся!

Брекен понимающе кивнул. Ему вспомнились недавние страхи и мучительное чувство одиночества, испытанное им в норе Халвера.

— А что такое ритуальное пение? — поинтересовался он.

— О! — Халвер удивился вопросу, хотя прекрасно знал, что молодежь давно пребывает в полном невежестве. — Ритуальное пение — это песни отваги, надежды и наития. — Халвер было затянул что-то заунывное, но, заметив, что Брекен заскучал, вновь пустился в объяснения. — Песни поются хором... Они производят неизгладимое впечатление!

В течение двух или трех дней они оставались на поверхности. Брекену не терпелось отыскать вход в Древнюю Систему, но Халвер строго-настрого запретил ему это.

— С тех пор как Древнюю Систему покинул последний крот, прошло множество кротовьих лет... Даже я не рискну войти в нее. Есть вещи, которых делать нельзя, понимаешь? Возможно, для этого еще не пришло время...

Как ни странно, Брекен мгновенно понял Халвера. Он чувствовал раскинувшуюся вокруг Древнюю Систему, но осознавал, что данктонские кроты утратили ее если не навсегда, то надолго: вернуться сюда сейчас они попросту не могли — ими владел совершенно иной дух. Что до входов в систему, то они, очевидно, были засыпаны землей и камнем, охранявшими тайну древних туннелей.

После того как кроты провели возле Камня два или три дня, они перебрались к южной опушке леса. С одной стороны он был ограничен меловой осыпью, над которой постоянно гулял ветер. С другой начинались (или, если угодно, заканчивались) пастбища — бугристые, густо поросшие кустами утесника, ярко-желтые цветы которого тут же привлекли внимание Брекена, хотя он так и не осмелился выйти из леса, чтобы рассмотреть их получше.

Меж лесом и пастбищами лежала полоска ничейной земли, поросшей разнотравьем и низкорослым боярышником. Именно здесь кроты и провели последние пять дней перед Летним Солнцестоянием. Каждый вырыл себе норку, а за червями они по-прежнему ходили в лес. Брекен при этом каждый раз трусил — он опасался, что в лесу их может обнаружить Рун или какие-то другие приспешники Мандрейка. Страхи его оказались напрасными — они встречались разве что с кроликами, которых Брекен видел впервые. Они то и дело перебегали с места на место и боязливо вздрагивали, стоило Брекену высунуть мордочку из норы.

До последнего времени Брекен спал нерегулярно, но подолгу. Теперь же он перенял у Халвера манеру спать в три приема. Вообще-то, днем Халвер любил бродить по туннелям, здесь же, в их временном обиталище, они были слишком короткими для подобных прогулок, и потому в дневное время Халвер рассказывал Брекену об истории Данктона. Он рассказывал ему о великих старейшинах прошлого, о славных битвах, о лихолетье, когда черви исчезали неведомо куда и кротам грозила голодная смерть. Рассказывал он и о появлении Мандрейка, и о деспотах прошлого, которым, по его мнению, было далеко до нынешнего тирана, превосходившего всех своих предшественников «злонравием». Брекен заинтересовался значением слова «злонравие» и, получив вполне внятный ответ, решил про себя, что это же самое слово с тем же успехом можно приложить и к Руну. Именно от Халвера он услышал о Целительнице Розе, приходившей с лугов для того, чтобы лечить больных и калек.