Впрочем, проблема выживания, вообще-то, не стояла для него так уж остро, поскольку его брат и сестра, подобно отцу, были абсолютно лишены воображения. Он заранее предугадывал ход их мыслей и действий, что позволяло ему лавировать и чувствовать себя если и не вольготно, то, по крайней мере, достаточно уверенно.

В то же время у него хватало ума на то, чтобы делать им приятное — отыскивать норы с червяками, новые места для игр и неведомые дотоле туннели. Хотели они того или нет, но во всех подобных случаях им приходилось полагаться именно на его идеи и выдумки. Конечно, они продолжали колошматить его, однако уже не с таким остервенением. Порой он не мог сдержать слез, и тогда — пусть это случалось крайне редко — ему на выручку приходила Эспен. В ней сочетались крайняя неопрятность и склонность к романтическим причудам, одной из которых была ее страсть к рассказыванию всевозможных историй. Когда Брекеном овладевало отчаяние, она пыталась утешить его кротовьими легендами и сказками, историями об овеянных славой отважных героях и самцах, мужественно борющихся за своих самок.

Среди рассказываемых ею легенд были и традиционные кротовьи сказания, те или иные версии которых бытуют практически в каждой системе, и местные данктонские легенды, сложенные в далеком прошлом, когда кроты еще жили в Древней Системе, располагавшейся на самой вершине холма. Эспен настолько проникалась духом сказаний, что начинала поскуливать и подвывать. Брекен же, сидевший возле нее и слышавший ее частое взволнованное дыхание, на время забывал о всех своих невзгодах и печалях — истории эти буквально зачаровывали его.

Он погружался в них с головой, полузакрыв глаза или устремив взгляд куда-то в бесконечность, ему грезились смертельные схватки, магические знаки, начертанные когтями, кошмарные, леденящие кровь опасности. Эспен любила дополнять легенды фантастическими историями, выдуманными ею самой,— о герое, который сражался в лесу с полчищами сов, о ловкаче, который перехитрил лис, о благородном радетеле за весь кротовый род, который нашел несметное множество червей и тем самым спас родную систему от голодной смерти. Истории эти чрезвычайно трогали Брекена. Он мечтал о славном будущем, когда он вернется в систему таким же, как они, героем и его будут ждать чистая уютная нора, любовь близких и много-много червей. Уже не изгой, но крот, без которого система не может обойтись.

Именно в эту пору сердце Брекена пленила Древняя Система. Когда Брекен выбирался на поверхность, он частенько застывал, устремив взгляд в направлении вершины Данктонского Холма, находившейся за пределами его поля зрения, думая о том, сможет ли он когда-либо добраться до нее сам. Однажды Эспен рассказала ему о Камне, который, по слухам, стоял на самой вершине Данктона.

— Впрочем, быть может, все это и не так, ведь теперь там бывают только старейшины — в Середине Лета и в Самую Долгую Ночь. Но в любом случае легенде этой нельзя отказать в красоте, верно?

Идея Камня потрясла его настолько, что однажды, собравшись с духом, он осмелился спросить о нем самого Буррхеда, пребывавшего, как это показалось Брекену, в благодушном настроении. К его немалому удивлению, Буррхед снизошел до подробного ответа.

— Да. Все правильно. Там действительно находится Камень. Я его видел собственными глазами. Думаю, скоро кроты о нем забудут. Будь моя воля, я бы вообще запретил этот Летний Ход.

— Но почему? — полюбопытствовал Брекен.

— Совы и черви, сынок, — запомни два этих слова. Сов там навалом, а вот червей — раз-два и обчелся. Разве разумно подвергать себя такому риску ради исполнения какого-то там старинного ритуала, о котором и помнит-то лишь один старикан Халвер?

— А на что похож Камень? — спросил Брекен, воодушевленный необычайной разговорчивостью отца. Эспен прислушивалась к их разговору с нескрываемым интересом.

— Ни на что он не похож, — фыркнул Буррхед. — Камень как камень... М-м-м... Большой. Высокий, словно дерево. Серый. С приходом ночи он становится темно-синим, а потом черным как смоль — чернее самой ночи, если только его не освещает луна.

Да, и в жизни Брекена бывали спокойные, мирные часы, когда он чувствовал себя в полнейшей безопасности, слушая рассказы Эспен или даже самого Буррхеда.

Начался май. Рут и Уиттир крепли день ото дня. Подобные исполненные благостного покоя минуты случались все реже и реже. Брекену приходилось постоянно думать о том, как бы избегнуть побоев и издевательств.

В конце мая Рут стал сознательно провоцировать Брекена на то, чтобы тот замахнулся на него своей тонкой лапкой, что давало ему формальный повод затеять новую драку.

— Он первый начал, — говорил Рут несчастной Эспен, вздыхавшей над избитым сыночком.

Дни проходили за днями. Брекен старался уйти как можно дальше от родной норы, возвращаясь в нее только для того, чтобы поспать и набить живот червями. Однажды он добрел до Бэрроу-Вэйла, но, поразившись обилию кротов, интересовавшихся его персоной, почел за лучшее отправиться в другую сторону. В другой раз он вышел на самую опушку леса и впервые в жизни увидел луга. Открытое бескрайнее пространство и громада неба ошеломили его; стоявшие за изгородью коровы, пощипывавшие травку, повергли его в ужас. Надо сказать, что Буррхед считал его «хитрым и коварным» отнюдь не напрасно. Брекен достаточно быстро сообразил, что его юный возраст и жалкий вид могут позволить ему путешествовать по таким туннелям, из которых любого другого крота изгнали бы в два счета. Он уже знал, к кому и как следует подходить, если же крот начинал проявлять признаки агрессивности, моментально обезоруживал его наивным вопросом, выказывавшим его собственное ничтожество и несомненное достоинство собеседника.

— Я заблудился, — говорил, например, он. — Вы не подскажете, как я могу попасть в Бэрроу-Вэйл?

Если же ему было известно имя собеседника (он пытался выведать его у кротов, с которыми встречался до этого), он говорил примерно следующее:

— Я ищу Бакбина, говорят, он знает о системе едва ли не все.

Бакбин, разумеется, не спорил с такой оценкой и не только не выгонял странного подростка, но в некоторых случаях мог стать на его защиту (пока гость находился в пределах его владений).

Брекен с успехом использовал подобный же подход и при встречах с истсайдцами, которые, вообще говоря, были куда разговорчивее вестсайдцев. Впрочем, прием этот проходил и с последними — сочетание юношеской беззащитности, невинности и тонкой лести открывало ему дорогу практически во все туннели системы.

Влияние Мандрейка усиливалось день ото дня. Вскоре все уже знали о том, что новый старейшина не любит, когда кроты праздно разгуливают по системе. Соответственно, гуляка Брекен зачастую вызывал у кротов неподдельные удивление и интерес. (Надо заметить, кроты Данктона всегда отличались необыкновенной общительностью, не свойственной кротам других систем, и в первую очередь Шибода.)

Мандрейк являлся выходцем из обособленной системы, где каждый крот был сам по себе. Впрочем, его попытки добиться того же в системе Данктона не имели никакого отношения к ностальгическим воспоминаниям о родине. «Сей рознь и будешь властвовать спокойно» — вот суть его идеи. Что до Камня, то он испытывал к нему подлинное отвращение.

Итак, юного скитальца кроты встречали достаточно радушно. Бояться ему было нечего, ведь требования Мандрейка не распространялись на подростков.

Это позволило Брекену хорошо изучить не только Вестсайд, но и некоторые другие части системы. Он внимательно слушал кротовьи рассказы о старейшинах, новости о бесчинствах, творимых приспешниками Мандрейка, первым из которых был его собственный отец, а также истории о самом Мандрейке.

Более всего его поражали рассказы о силе и влиянии Мандрейка.

— Если б ты знал, какая у него силища! Говорят, он разгрыз корень дуба толщиной с крота только потому, что тот мешал ему рыть туннель!

— Такого бойца, как он, в системе отродясь не было! Не было и не будет! Знаешь, паренек, когда он появился в Данктоне, он в один миг расправился с дюжиной отборных кротов. Дюжиной — ты можешь себе это представить? Хорошо, меня в тот момент там не оказалось...