Она знала, что лежит перед ним почти нагая, в легкой батистовой сорочке, едва прикрывавшей бедра, и что сквозь тонкую ткань он может видеть все ее тело. Грудь, живот, бедра. Она подавила инстинктивное желание скрестить руки на груди, чтобы закрыться от его пронизывающего взгляда. Джеймс пожирал ее взглядом. Это было первое слово, которое пришло ей в голову: казалось, он хотел прижать ее к кровати и поглотить ее.

Джеймс приподнялся над ней, опираясь на локти. Корделия коснулась его плеч, чувствуя, как напряжены мышцы. Она знала, что он намеренно сдерживает себя. Это была их первая брачная ночь, наступившая с большим опозданием, и он хотел, чтобы все произошло так, как пишут в книгах. Хотел, чтобы она отдала ему себя, хотел владеть ею, и, хотя она точно не знала, что это означает, она тоже хотела этого. Она жаждала его, но он сдерживался ради нее, и поэтому она осмелилась спросить:

– Джеймс… А ты когда-нибудь… с Грейс?..

Он не сразу понял, о чем она говорит, потом на его лицо набежала тень.

– Нет. Мы целовались, но я никогда не желал большего. Вероятно, браслет не позволял мне анализировать свои чувства, и я не понимал, как это странно. Я думал, что, может быть, такова моя натура, что мне это не нужно… – Он помолчал, и его взгляд заскользил по ее полуобнаженному телу, отчего у Корделии по коже побежали мурашки. – И я ошибался, сильно ошибался.

– Значит, сегодня ты в первый раз?..

– У меня никогда ничего не было с Грейс, ничего реального, – мягко произнес он. – Да, я целовал ее, но это было наваждение. Ты моя первая женщина, Корделия. Моя первая любовь. Моя первая страсть… – Он закрыл глаза. – Мы можем еще поговорить, если ты желаешь, но скажи мне об этом сейчас, потому что мне нужно выйти в ванную и облиться холодной водой, иначе…

– Никаких разговоров, – перебила она и, обняв за шею, притянула к себе.

Их тела соприкоснулись, и ей стало жарко, но она все тянулась к нему, стараясь прижаться крепче. Он ахнул, прошептал что-то вроде проклятия, вцепился в ее бедра, придавил к кровати; наклонившись, он без конца целовал ее шею, проводил по ней языком. Корделия не заметила, как он избавился от брюк, и внезапно осознала, что на нем не осталось одежды; а он уже снимал с ее плеч сорочку, покрывая поцелуями тело. И когда сорочка сползла с груди, Корделия поняла, что больше не может сдерживаться. Всхлипывая, она умоляла его продолжать, и он целовал ее все более страстно, ласкал и гладил все ее тело, прикасался так, как она представляла в мечтах, и делал то, чего она даже не могла вообразить.

И все это время Джеймс не отрывал взгляда от ее лица, словно ему необходимо было видеть ее восторг, исступление, желание. Несмотря на нетерпение, он был с ней нежен и осторожен, как будто боялся испугать или причинить Корделии боль. В конце концов она принялась торопить его, осыпала жаркими поцелуями, чтобы лишить Джеймса остатков самообладания.

– Ты готова? – прошептал он.

Его голос был хриплым, чужим, желание душило его, и она выгнулась навстречу ему и сказала, что да, она готова, и все повторяла: «Прошу тебя».

Когда-то ей в весьма туманных выражениях рассказывали, что будет больно, и действительно, она испытала слабую, мимолетную боль. Заметив выражение страха в его глазах, она сжала коленями его бедра, и шепотом попросила не останавливаться. Корделия говорила Джеймсу такие вещи, от которых потом краснела; он держал ее в объятиях и целовал, пока они двигались в едином ритме, и боль сменилась постепенно нараставшим сладостным ощущением; вскоре она уже отчаянно цеплялась за его плечи, кричала все громче, бессвязно умоляла не уходить, остаться с ней, а потом перед глазами что-то взорвалось и разлетелось на тысячи сверкающих осколков, ее опалило пламя, но это было пламя высшего, совершенного наслаждения.

– Передай мне мыло, – ласково произнес Джеймс, поцеловав обнаженное плечо Корделии.

– Ну уж нет, – ответила она. – Я удобно устроилась и не сдвинусь с места.

Джеймс рассмеялся, и Корделия почувствовала, как содрогается его тело. Они сидели в ванне вместе – несмотря на неуверенность в своих чувствах, Джеймс, к счастью, еще до свадьбы предусмотрительно заказал большую ванну, в которой хватало места для двоих. Он сидел, прислонившись спиной к бортику, а Корделия полулежала в его объятиях, откинув голову назад. Джеймс налил в ванну средство для мытья с ароматом лаванды, и Корделия со смехом зачерпывала пригоршни белой пены и покрывала ею грудь и плечи.

Он лениво перебирал ее влажные волосы. На улице пошел снег, и пушистые хлопья медленно пролетали мимо окна.

Корделия никогда до сегодняшнего дня не находилась полностью обнаженной в одном помещении с другим человеком, если не считать матери, но это было очень давно. Она испытала минутное смущение в спальне, когда Джеймс снял с нее сорочку. Но его взгляд заставил ее забыть о стыдливости. Он смотрел на нее так, словно никогда не видел такого чудесного зрелища.

И вот они были вместе, муж и жена, теперь уже по-настоящему. В ванной, в мыльной воде, покрытые пеной. Корделия прижалась затылком к плечу Джеймса, подняла голову, чтобы поцеловать его подбородок.

– Знаешь, есть вещи, которые мы должны с тобой обсудить, – заметила она.

Джеймс напрягся, потом набрал в руку пены и осторожно положил ей на макушку.

– Например, какие?

– То, что произошло сегодня, – ответила она. – На собрании, после того как мы с Кристофером ушли.

Джеймс вздохнул и обнял ее.

– Мои родители отправятся в Идрис. А с ними Шарлотта, Генри и мои дядюшки и тетушки. А также дядя Джем. Их будут допрашивать при помощи Меча Смерти. Это, конечно, неприятно, но зато они смогут доказать свою невиновность.

– Они все покидают Лондон? – Корделия вздрогнула. – А как же Томас, Мэтью и Кристофер…

– Все они должны завтра собраться в Институте, – объяснил Джеймс. – Томас и Анна достаточно взрослые для того, чтобы жить дома без родителей, но они, скорее всего, тоже переедут в Институт, потому что вместе веселее. На эти несколько дней кого-нибудь назначат временным руководителем Института – я бы хотел, чтобы это был Томас, но, скорее всего, мы получим кого-нибудь вроде Мартина Уэнтворта.

– Что ж, – пробормотала Корделия. – Если все соберутся под одной крышей, тебе будет проще рассказать о браслете. Все твои друзья сильно волновались за тебя, Джеймс. Они будут рады узнать о том, что произошло на самом деле и что ты свободен.

Джеймс наклонился вперед и включил горячую воду.

– Я знаю, что должен им сказать, – ответил он. – Ложь и утайки никогда не приносили мне ничего, кроме несчастья. Но что они подумают обо мне, когда услышат эту историю?

– Они разгневаются на тех, кто причинил тебе это, – сказала Корделия и погладила его по щеке. – И будут гордиться тобой, потому что ты оказался сильнее врагов.

Он покачал головой. Его мокрые волосы напоминали черный блестящий шлем, высыхающие пряди завивались на лбу, над ушами.

– Но когда я буду рассказывать… Даже зная, что рассказ принесет мне облегчение… Описывая все это, я буду заново переживать все, что со мной было. Как я был ее рабом.

– Это самое страшное, – согласилась Корделия. – Мне трудно это понять, но все же я примерно представляю, о чем ты говоришь, – я чувствовала почти то же самое, когда Лилит контролировала мое тело. Я не имела собственной воли. Это жестоко, бесчеловечно. Прости меня, Джеймс. Я с такой готовностью поверила, что ты любишь другую, что никогда не полюбишь меня, и я была слепа…

Она развернулась так, чтобы смотреть ему в лицо. Не сразу смогла устроиться, но потом уселась к нему на колени. Влажные волосы скрывали ее спину, как плащ, и девушка подумала, что у нее, наверное, на лице осталась мыльная пена.

Но Джеймс ничего не сказал. Он провел кончиком пальца по ее обнаженному плечу, любуясь ее телом.

– Ты не могла этого знать, Маргаритка. Браслет обладал большой силой; насколько я понимаю, он околдовывал не только меня, но и тех, кто меня окружал.