Ари, которая стояла возле Анны, усмехнулась. Девушки находились у стола с закусками и, не стесняясь, угощались миниатюрными королевскими кексами, покрытыми глазурью. Каждый был украшен гербом одной из семей Сумеречных охотников.

– Ты действительно обожаешь разглядывать людей, верно?

– Гм-м, – протянула Анна. – Это позволяет без каких бы то ни было усилий узнавать чужие секреты. Восхитительно.

Ари оглядела зал.

– Расскажи мне какой-нибудь секрет, – попросила она. – Взгляни на человека и скажи, что ты о нем думаешь.

– Розамунда Уэнтворт собирается бросить Тоби, – сообщила Анна. – Она понимает, что разразится скандал, но не может смириться с тем, что на самом деле он влюблен в Кэтрин Таунсенд.

Глаза у Ари сделались огромными, как блюдца.

– Правда?

– Подожди, увидишь, что я права… – начала было Анна, но умолкла, заметив выражение лица своей спутницы… Ари замерла и с напряженным, испуганным видом смотрела куда-то за спину Анны. Обернувшись, Анна увидела в дверях новых гостей – впрочем, ей даже не нужно было смотреть, она догадалась сразу. Ну конечно же. Морис и Флора Бриджсток.

Анна машинально взяла Ари под руку, чтобы подбодрить, помочь ей держаться спокойно, как ни в чем не бывало.

– Запомни, – произнесла она, уводя девушку от стола с закусками, – если они захотят устроить сцену, это только их решение. Ты здесь совершенно ни при чем. Тебя это не должно задевать.

Девушка кивнула, но продолжала смотреть на родителей, и Анна чувствовала, что ее рука слегка дрожит. Флора первой заметила дочь. Она оживилась и направилась к Ари, но прежде, чем она успела отойти от дверей на двадцать футов, Морис догнал ее, взял под руку и твердо увел в сторону. Флора что-то сказала мужу, и на его лице отразилось раздражение; Анне показалось, что они ссорятся.

Ари смотрела на них с таким лицом, что у Анны заболело сердце.

– Не думаю, что они устроят сцену, – тихо произнесла Ари. – Для этого они должны интересоваться мной, а я им безразлична.

Анна резко обернулась и взглянула Ари в лицо. Той девушке, которая была ее первой любовью и разбила ей сердце. Той, что спала в ее постели и любила мыть посуду, но никогда не ставила на место чистые тарелки и чашки. Той, что пела песни чучелу змеи по имени Перси, когда думала, что никто не слышит. Той, что пользовалась шпильками для волос в качестве закладок и сыпала слишком много сахара в чай, так что ее губы всегда были сладкими.

– Потанцуй со мной, – попросила Анна.

Ари удивленно смотрела на нее.

– Но… но ты всегда говорила мне, что не танцуешь.

– Мне нравится нарушать правила, – улыбнулась Анна. – Даже те, которые устанавливаю я сама.

Ари улыбнулась в ответ и протянула ей руку.

– Тогда пойдем танцевать.

Анна, прекрасно понимая, что родители девушки за ними наблюдают, повела ее в ту часть зала, где под аккомпанемент небольшого оркестра танцевали пары. Она положила одну руку на плечо Ари, второй обняла ее за талию, и они закружились в вальсе. Ари заулыбалась, ее глаза загорелись, и впервые за много лет Анна забыла о своем неизменном занятии – о наблюдении за гостями, за их лицами, жестами, позами. Для нее существовала только эта девушка: ее руки, ее взгляд, ее улыбка. Остальное не имело значения.

Корделия искала взглядом Мэтью.

Время от времени она подносила руку к груди и касалась крошечного глобуса. Теперь, когда она узнала его секрет, девушке почему-то казалось, что металл раскалился и обжигает кожу, хотя она прекрасно понимала, что это лишь игра воображения. Украшение осталось прежним. Перемена произошла в ней самой.

Стоило ей отвлечься, и она снова видела Джеймса, склонившегося над ней, его сверкающие золотые глаза. Ощущала легкое прикосновение его пальцев – он нечаянно дотронулся до нее, когда взял медальон. От этого мимолетного прикосновения Корделия задрожала, и по телу у нее побежали мурашки.

«Значит, ты любил одновременно и Грейс, и меня», – сказала она Джеймсу в надежде на то, что он ухватится за ее слова, с благодарностью кивнет, обрадуется, что она поняла его. Но с изумлением увидела на его лице это выражение безнадежности, непонятно откуда взявшегося отвращения к себе.

«Я никогда не любил ее. Никогда».

Когда Корделия вспоминала его поведение в последние полгода, эти слова казались ей беззастенчивой ложью, бессмыслицей, но надежда была сильнее логики. Ее мир перестал быть прежним. Итак, Джеймс действительно любит ее… по крайней мере, любил. Она пока не понимала, как относиться к его откровениям; но она хорошо помнила, что испытала в тот миг, когда прочла записку, спрятанную в золотом шарике. Корделия почувствовала себя так, словно родилась заново, словно после долгой холодной ночи пришел рассвет, и первые лучи солнца согрели ее.

Корделии было не по себе от волнения и тревоги, смешанной с надеждой, которую она упорно гнала от себя все это время. Если бы кто-нибудь – например, Люси – спросил бы ее в этот момент, что она чувствует, она ответила бы: «Я не знаю». Но это было бы неправдой: она знала, ее чувства были слишком сильны, и она не могла больше их игнорировать. Но девушке было страшно. Она боялась разрешить себе думать о Джеймсе, разрешить себе надеяться. А если окажется, что все это лишь иллюзии, что он обманывает ее или самого себя? Тогда ее сердце действительно будет разбито.

Наконец она обнаружила Мэтью среди танцующих – Евгения энергично таскала его за собой по залу. Корделия отошла к дамам, ожидавшим начала следующего танца, и вдруг перехватила грустный взгляд Евгении. Казалось, этот взгляд говорил: «Не причиняй ему новую боль». Нет, это глупые фантазии, решила она. Это голос ее страха.

Когда музыка умолкла, Евгения постучала Мэтью по плечу указательным пальцем и кивнула на Корделию; он заулыбался и поспешил к девушке, потирая руку. Она с болью подумала, что Мэтью похудел и осунулся; запавшие глаза в сочетании с ярким костюмом и эмалевыми листьями в волосах придавали ему вид принца-фэйри.

– Ты решила спасти меня от Евгении? – воскликнул он. – Милая девушка, но хватка у нее медвежья; она швыряла меня по танцплощадке, как тряпичную куклу. В какой-то момент у меня даже искры из глаз посыпались, и я уже приготовился распрощаться с жизнью.

Корделия улыбнулась; по крайней мере, острил он по-прежнему.

– Мы можем поговорить? – спросила она. – Как ты думаешь, в комнате отдыха нам сейчас не помешают?

Мэтью ожил, расправил плечи и взглянул на нее с робкой надеждой.

– Конечно.

Комната отдыха была приготовлена для гостей: по традиции в конце вечера мужчины уходили сюда, чтобы пить портвейн и курить сигары. Пахло кедром и еловой хвоей, на стенах были развешаны венки из остролиста, усыпанные алыми ягодками. На буфете слуги расставили бутылки с шерри, бренди и всевозможными сортами виски. На окнах серебрились морозные узоры, и огонь, пылавший в камине, освещал потемневшие от времени портреты в золотых рамах.

Здесь было тепло и уютно, но Корделию пробирала дрожь. Внутренний голос повторял ей, что нельзя причинять Мэтью новые страдания, ведь он так слаб, он еще не выздоровел. Но девушка понимала, что завтра или послезавтра будет еще сложнее завести этот разговор, и чем дольше она будет ждать, тем хуже ему придется.