Близость Джесса согрела ее. Девушка поднялась на цыпочки и поцеловала синяк на его скуле, осторожно, чтобы не причинить боль; но Джесс негромко ахнул и все-таки обнял ее.

И это было райское блаженство. Он был горячим, от него пахло мылом, и еще Люси чувствовала знакомый аромат, который всегда ассоциировался с ним: шерстяная ткань, чернила, зимний воздух. Она уткнулась лицом ему в шею, поцеловала подбородок. Скинула туфлю и провела босой ступней по его щиколотке. Эксперимент был восхитительный, но…

– Ничего не происходит, – оторвавшись от него, прошептала Люси.

– Не надо говорить за других, – пробормотал Джесс.

– Да нет, я серьезно. Я не чувствую такого, как в прошлый раз, не теряю сознание. – Она подняла голову. – Может быть, мы слишком робко себя ведем. Может быть, от нас требуется нечто большее, чем просто прикосновение. Может быть, дело в… желании. – Она погладила его по щеке, и его зеленые глаза снова вспыхнули. – Поцелуй меня.

Она думала, что Джесс станет возражать. Но юноша промолчал. Прежде чем поцеловать ее, он закрыл глаза, и Люси услышала, как Джесс судорожно вздохнул. Она боялась, что это будет не похоже на настоящий поцелуй, что это будет нечто вроде игры, притворства. Но когда он коснулся ее губ, Люси забыла о смущении, обо всех тревогах и страхах. Они уже успели привыкнуть друг к другу: Джесс знал, что ей нравится, знал ее чувствительные места, знал, где следует задержаться, как ласкать ее. Люси приоткрыла рот; он поглаживал ее шею, а кончик его языка скользил по ее губам. Не только ее тело отдалось этому поцелую; Джесс был в ее мыслях, в ее сердце.

И тогда она почувствовала, что падает.

Люси цеплялась за ощущение близости с ним, за поцелуй, как за жалкий плот в бурном море; Джесс был для нее маяком, который указывал на спасительную гавань, помогал ей не сбиться с пути. У нее потемнело в глазах. Она одновременно находилась в двух местах: в Институте, где целовала Джесса, и в какой-то пустоте между мирами. Светлые точки неслись мимо нее, вращались, образовывали спирали, как краски, которые художник смешивает на палитре.

Светлые точки постепенно становились четче. Оказалось, что это не звезды, как ей показалось сначала, а золотые песчинки. Бесплотный ветер, которого Люси не чувствовала, взвихрил их и унес прочь; сверкающая завеса упала, и перед ней открылся вид на город.

Высокие стены. Уходящие в небо башни, сверкающие, словно хрусталь. Демонические башни Аликанте? Неужели она видит Идрис? В город вели ворота из золота и серебра, покрытые незнакомыми символами, отдаленно напоминавшими Метки, написанные странным шрифтом.

К воротам протянулась рука, длинная, белая. Это была не ее рука – она была огромной и не принадлежала человеку, скорее напоминала руку мраморной статуи. Ладонь коснулась ворот, и кто-то вложил в сознание Люси грубые, хриплые слова:

«Kaal ssha ktar».

Раздался скрежет, стон скручиваемого металла. Перед девушкой замелькали образы: сова с горящими оранжевыми глазами; символ, похожий на печать Велиала, но чем-то неуловимо отличающийся от нее; статуя ангела с мечом, стоящего над поверженным змием.

Наконец появилось лицо Велиала; его губы были растянуты в издевательской ухмылке, глаза были багровыми, как кровь.

Люси издала какой-то сдавленный звук и с усилием отвела взгляд. Вспыхнул яркий свет, потом наступила темнота, и она снова очутилась в комнате Джесса; он держал ее в объятиях и в испуге всматривался в ее лицо.

– Люси! – воскликнул юноша, стиснув ее плечи. – Как ты себя чувствуешь? Ты видела…

– Видела ли я что-нибудь? – прошептала она. – Да… я видела… но я не знаю, Джесс. Я не понимаю, что означает мое видение.

Корделия бежала.

Начался снегопад, и ветер швырял ей в лицо сотни крошечных ледяных игл. Кучер наемной кареты довез ее только до Пикадилли, потому что дальше дорога была перекрыта из-за ремонта; и сейчас она бежала по Хаф-Мун-стрит, путаясь в юбках, забрызганных грязью. Но она не обращала внимания ни на лужи, ни на колючий снег, ни на намокший тяжелый подол.

Она бежала, и в ушах у нее звучали слова Грейс. Подобно взрывчатке из лаборатории Кристофера, они разнесли вдребезги ее мир, ее представления о муже и об их браке.

«Он никогда не любил меня. Он верил в эту любовь, но на самом деле это было внушение, обман, действие магии, заключенной в серебряном браслете. Он всегда любил только тебя».

Корделия где-то забыла шляпку, и булавки с топазами выскользнули из ее прически и разлетелись по тротуару, но она их не подбирала. Она надеялась, что какой-нибудь простой человек найдет драгоценности, продаст их и купит себе рождественского гуся. Девушка не могла терять ни секунды.

«Я получила этот дар, эти сверхъестественные способности от Велиала. Я могу принудить любого мужчину сделать то, что угодно мне. Но воля Джеймса оказалась сильнее моих чар. Браслет был создан, чтобы подчинить его. Мы с ним были всего лишь друзьями, когда я подарила ему эту вещь. Я помню, как защелкнула браслет на запястье Джеймса и увидела, как погас его взгляд. С того дня он стал другим».

Корделия подумала тогда: как хорошо, что Кристофер присутствует при этом разговоре, иначе она решила бы, что все это ей снится.

Грейс была абсолютно спокойна, когда рассказывала о браслете и колдовстве, хотя не рисковала встречаться взглядом с Корделией и сидела, глядя в пол. Корделии невыносимо было слушать эту историю жестокости и насилия, но она понимала, что Грейс нарочно говорит бесстрастным тоном и старается не показывать своих чувств. Если бы Грейс вела себя иначе, Корделия пришла бы в ярость, накричала бы, сделала бы с ней что-нибудь… но ярость и брань заставили бы Грейс замолчать, уйти в себя, а Корделия не могла этого допустить. Ей нужно было знать все, до конца.

Она повернула на Керзон-стрит, бежала, поскальзываясь на покрытом льдом тротуаре, бежала к своему дому. Кристофер обещал, что Джеймс будет ждать ее там. Девушка лишь надеялась на то, что он окажется прав.

«Он любил тебя, – говорила Грейс. – Даже браслет демона не смог убить эту любовь. Мать привезла меня в Лондон, чтобы я была ближе к Джеймсу и воздействовала на него, но в конце концов мои попытки поработить его потерпели неудачу. Сам Принц Ада потерпел неудачу в борьбе с Джеймсом».

Корделия прошептала: «Но почему же он не сказал мне?»

Грейс в первый раз подняла голову.

«Потому что он не хотел, чтобы ты жалела его, – объяснила она. – Поверь мне, я его понимаю. Я понимаю всех тех, кто погружен в отчаяние и безнадежные мысли. Отчаяние и безнадежность – это мой конек».

А потом голос Грейс смолк. Ощущение, что она по-прежнему находится в Безмолвном городе, чувство головокружения, нереальности происходящего покинуло Корделию, потому что она пришла домой, и в ее доме горел свет. Девушка взлетела на крыльцо, мысленно поблагодарив Разиэля за руны Равновесия – без них она бы уже не раз поскользнулась и упала в своих ботинках на высоких каблуках. Дверь была не заперта.

Она влетела в дом, сбросила на пол промокшее насквозь пальто и побежала по комнатам, выкрикивая имя Джеймса. Осмотрела столовую, гостиную, кабинет. «А что, если он не захотел прийти? – в ужасе думала она, остановившись у подножия лестницы. – Что, если Кристофер ошибся?»