– Боюсь тебя разочаровать, но отрезанием чьих-либо конечностей я тоже не особо увлекаюсь. И даже, заметь, испытываю к этому занятию некоторую неприязнь.

– Брокк, ты же знаешь, я никогда не смогу сделать это. Я даже тогда котят не смог утопить. Их утопил ты.

– Звучит как укор… Ага, кто ещё, если не я… – Броккен сжал губы и недовольно спросил, не глядя на Гербеса: – Чем резать-то?

– А, проклятье!

Гербес беспомощно огляделся, торопливо присел у ближайшего мертвеца и суетливо обыскал его. Потом ещё одного и ещё одного. Третий оказался теперь уже бывшим владельцем огромного ножа с широченным клинком и белой костяной ручкой в чёрном кожаном чехле. Его лезвие на солнце радужно отливало бензином. Гербес сделал два шутливых взмаха и протянул Броккену найденное оружие.

– Всё самое лучшее для тебя, брат, лишь бы ты руку отрезал. Почти тесак! Таким и черепушку можно на две части расколоть.

Броккен принял почти тесак и присел на одно колено перед мертвецом. Немного подумал и закатал покойнику рукав, словно собирался сделать ему оздоровительный укол. Примерился лезвием к коже. Затем резко занёс нож над плечом и, обрушив тяжесть почти тесака на руку, рубанул по прямой. На запястье нормовца, что лежала тыльной стороной вверх, возник и тут же наполнился синей кровью глубокий разрез. Кровь перелилась через края “ванны” и полилась по коже на землю. До самой кости вспорол. То, что кровь синяя, а не красная, хорошо. Не так омерзительно. И почти не тошнит.

Теперь Броккен встал на оба колена для устойчивости и взялся за рукоять ножа обеими руками. Его движения были неловки, траектория неровная, а удар не в полную силу. Жизнь Броккена была слишком спокойной для того, чтобы набить руку в отрезании рук. Каждый раз, когда лезвие врезалось в кость, раздавался короткий и крайне неприятный треск. Один раз нож даже застрял в руке мертвеца. Пришлось прижать её ногой и парой рывков выпростать лезвие. Закончив, Броккен вытер пот со лба, отрезал от одежды покойника кусок ткани и замотал в него отрубленную конечность. Синяя кровь, сочащаяся из неё, пропитала обмотки и закапала на красно-жёлтую траву.

Гербес хотел было отпустить остроумный комментарий по поводу произошедшего, но, взглянув на посеревшее лицо Броккена, решил, что лучше подобру-поздорову заткнуться.

Они забрались на платформу. Броккен приложил руку к кружочкам с синей каймой и брезгливо поправил мёртвые пальцы так, чтобы их подушечки соприкоснулись со своими сенсорами. И пальцы соприкоснулись. Панель управления вспыхнула бледно-фиолетовым неоном. Братья переглянулись.

– Сработало, – прошептал Гербес.

– Ага, – сказал Броккен и, размахнувшись, хотел запустить рукой, как бог на душу положит, лишь бы подальше.

– Руку не выбрасывай, – поспешно сказал Гербес. – Мало ли… Я вот думаю, платформа каждый раз блокируется, как замирает в воздухе?

– И куда её? – недовольно спросил Броккен, которому страсть как хотелось избавиться от руки.

– В холодильник, куда ещё-то.

– Вода нагреется.

– Что вода? Домчим до Брынцул быстрее ветра. За пару часов управимся.

Броккен с крайней неохотой выдвинул мини-холодильник и с отвращением швырнул руку в белый контейнер, закапав его и чёрный пол платформы синей кровью.

– Надеюсь, больше ты нам не понадобишься, – пробормотал он.

Забрав связку фляг на борт, братья устроили затяжные эксперименты с пультом управления и совместными умозаключениями, дополняющими друг друга, разобрались что к чему. Чёрная платформа с красными бортами плавно, со скоростью примерно 60 километров в час, благополучно понесла их к городку Брынцулы. И вовремя. Мертвецы начали сладко пованивать.

Великое Брынцуловское путешествие, обещающее неимоверные лишения и невзгоды, так и не состоялось. И Гербес, прочно настроившийся на него, испытывал острую досаду.

Охотник Сангус Шот, пребывающий на переносной вышке, казалось, пророс степной травой вместе с вышкой. А всё из-за камуфляжного красно-жёлтого цвета вышки и одежды. Морщинистое лицо охотника напоминало морду престарелого льва, много повидавшего, но не утратившего свою мощь. Грива наполовину седых волос окутывала голову снежной метелью с дождём.

Холм, на котором Сангус укрепил вышку, имел растительную причёску из густого зелёного хромыля с ломким стеблем и редкой коричневой презенаты с твёрдыми и колючими шариками ядовито-красного цвета, которые своей раскраской так и бросались в глаза, словно умоляли съесть себя.

Можно подумать, что красно-жёлтое на таком фоне не особо и маскирует, однако, для животных Ничейных степей красно-жёлтый всё равно как трава. Пролети над их головами красно-жёлтый самолёт, они примут его за клок травы, воплотивший шальную мысль, а не прошвырнуться ли мне по небу, не пореветь ли мне всласть на небесной воле? Травоядные потянутся к нему мордами и недовольно заревут в ответ, но их законная еда быстренько слиняет. Потом эти травоядные ещё долго будут хвастаться перед своими сородичами, что от них даже трава убегает, вот какие они грозные. Ещё чуть-чуть и они станут хищниками! Хорошо ведь быть хищником. Лучше, чем жертвой. Вот вам вопрос: лучше быть жертвой или травой? Вот вам и ответ: лучше быть хищником!

Сангус, усевшись на табурет с мягким вращающимся сиденьем, таился на вышке с предрассветного часа. Лёгкую куртку охотник снял с восходом и накинул поверх плечей. Куртку приятно грело солнце, будто к спине привязался кот (Спина к спине! Ищем добычу в четыре глаза!). Голову защищала панама. С запада поддувал тёплый ветерок, щекоча ноздри пряно-горькими запахами степной растительности. Здесь Сангус чувствовал себя как дома. Да и времени проводил в степи, наверное, едва ли не больше, чем в Брынцалах.

Сколько натикало-то? Охотник глянул на красно-жёлтые часы. Уже почти полдень. Получается, часов семь о времени не вспоминал. А говорят, время тянется как плавленый сыр, если ничего не делаешь. Так и есть, если и мозги как плавленый сыр. Однако никого путного до сих пор на глаза не попалось: дюжина змей, несколько десятков ящериц и прочая мелочуга. В небе примерно час назад пронёсся странный двухкупольный пузатый аппарат. И ещё свора зюзиков на пиковых скоростях прошуршала.

Эти-то куда намылились? Уж не в Брынцалы ломанулись? Для этих злобных и маниакально мстительных созданий как-то не характерно перемещаться такими бандами по открытой местности. Насрал что ли молодец какой добрый в их нору? Вот и несутся расправляться-крушить-убивать, словно с наскипидаренными вендеттой задницами. Бешеные глазюки кровью налились, тельца дрожат от ярости, усы точно молнией прошило. Ну насрали тебе в дверной проём, что ж теперь… в жизни всякое бывает. Вот будет потеха, если зюзики обработают жилище незадачливого молодца или устроят погром в окраинном магазине. Да и поделом этим мелким говнюкам. Надо как-то не полениться и залить их лазы, какие повстречаются, чем-нибудь вонючим и липким, а то расплодилось этих тварей немерено.

Десять лет назад зюзики упёрли у него отличный ягдташ. Сангус купил его в Новаскоме, в специализированном магазине “Артемон”. Дорогущий, 50 штук, на заказ делали. Три месяца золото в кровных и потных монетках откладывал. Зато красивый, качественный и именно такой, какой ему всегда хотелось. Вместительный, лёгкий, с тем самым количеством карманов необходимых глубин, с надёжными молниями и даже красно-жёлтого цвета. Из крашеной шкуры колоннога, что обитает в далёких тропических лесах. Шкура мягчайшая, тончайшая, но следа не оставит и кончик раскалённой иглы, не проткнёт и шило, не разрежет и лезвие. Идеальный ягдташ, на века. Смотришь на такие вещи, и душа радуется.

Но эти грыздюки разглядели его и в траве и уволокли в свои сучьи подземелья. Сангус как раз примеривался пальнуть по паре толстеньких горбатых возлов, бредущих в километре от него. Улучили момент, сволочи. Надо же, а! И чем их привлёк ягдташ, зачем он им сдался? А ведь Сангус даже успел влюбиться в свою красно-жёлтую охотничью сумку, имя ей дал. Клия. В память о жене. Охотник покосился на лежащий на коленях чёрный уродливый ягдташ из жёсткого дерматина с коричневыми подпалинами и порядком стёршийся. Уже через неделю пришлось менять заклинившую молнию. Теперь он лямку ягдташа с плеча не снимал и застёгивать не забывал, даже если находился на вышке. А все поганые ягдташи отныне звал Зюзик Грыздюк.