– Но не ради же счастья всего человечества!

– Кто знает. Да и без разницы, ради чего. Кому-то надо их решать.

– Зачем вообще кому-то понадобились эти абстрактные задачки?

– А чтоб уметь видеть суть, игнорируя предрассудки.

– Завязывай, Брокк, со своими фантазиями. Неужели ты не понимаешь, что так ты даёшь предустановки своему мозгу на определённые действия? Потом сам не заметишь, как начнёшь правду говорить. А там и война из-за твоей правды начнётся. Одним ребёнком не отделаешься.

– Ничего я себя не настраиваю. Я же отдаю себе отчёт о том, что это всего лишь фантазии. Я разделяю выдумку и реальность, я думаю о последствиях. Фантазия, как и творчество, не должна иметь границ. Хотя бы в мыслях люди должны быть свободны.

– Вот, Брокк, ты уже начал рассуждать, как типичный серийный убийца. Сначала внутренняя свобода, а потом пойдёшь по ночам людей в подворотнях резать, объявив себя сверхчеловеком каким-нибудь поганым. Порядок - это дисциплина, а дисциплина - это ограничения. Думаешь ты, как же… не жравши по суткам, язву желудка надумавши. Всё. Хватит! Со всеми этими передрягами, перестрелками и супергероями я вусмерть проголодался. Не помешает червячка заморить, совсем не помешает.

– Вежливо говорить не жрать, а кушать. Так говорят в приличном обществе.

– Койоты, шакалы и нормовцы, рыскающие вокруг нас, - вот на сегодня твоё приличное общество. Если тебе хочется кушать, то и говори себе кушать, сколько влезет, а я хочу жрать. Голодный как собака, собаку и сожрал бы без соли и перца, без горчицы и кетчупа. Живьём бы слопал мерзавку. Вилку бы ей прямиком в печень воткнул и ножиком вырезал. О, гляди, там не Брынцулы нарисовались, а? – Гербес сощурился в бинокль и передал его Броккену.

– По времени они и должны быть, – согласился Броккен.

– Итак, мы торжественно влетаем в Брынцулы. И тут же врываемся в закусочную. Я закажу себе самый огромный бургер с парой самых сочных говяжьих котлет, с самой огромной порцией жареной картошки. И целую бадью чёрного крепкого сладкого кофе. Ах!

Гербес зажмурил глаза от удовольствия. И на радостях допил воду из второй фляги.

– Повезёт, если у них хотя бы картошка будет. Это степной городок, с продуктами могут быть перебои, – вернул в реальность размечтавшегося брата Броккен. – Как в Шуршенке. На воду не налегай, брат.

Интуиция не обманула Броккена. Чем ближе становились Брынцулы, тем подозрительней выглядел городок, который встретил их неказистыми постройками с механизмами неведомых назначений, что нехотя переросли в кирпичные и деревянные здания двух и трёх этажей.

Броккен без страха и надежд, а Гербес с предвкушением и самоуверенностью “торжественно и величаво” вплыли в шахтёрский городок Брынцулы, по-весеннему грезя о сочных бургерах и бадье свежезаваренного кофе, а шахтёрский городок Брынцулы, надо же такому случиться, оказался самым решительным образом пуст и заброшен, как тыква, пережившая Хэллоуин.

Встретил их город биллбордом с огромным доброжелательным смайликом жёлтого цвета и бодрой надписью: "Вас приветствует Брынцулы, самый гостеприимный городок в Ничейных степях!". Буквы и смайлик едва проглядывали под серым слоем затвердевшей пыли, нанесённой ничейными ветрами.

Поселение, располагающее, как утверждала географическая карта Гербеса, почти парой десятков тысяч жителей, изумило вновь прибывших вызывающей неопрятностью замусоренных улиц, а также тем, что в момент "торжественного и величавого" прибытия Гербеса и Броккена ни один из этих тысяч заявленного картой населения на улицах родного города присутствовать не соизволил.

В середине-то дня.

Прямая дорога, широченная, как приличный поселковый проспект, уверенно пронзала город. Дорогу покрывал неухоженный асфальт, растрескавшийся, как панцирь неторопя, выжившего после кошмарной встречи с супергробовщиком, наверняка немощным от старости или же молодым и неопытным. Из толстых трещин привычно росла жёлтая и красная трава и по-хозяйски пустили корни кустарники, усыпанные зелёной мелкой ягодой. И даже обосновался цветок с чёрной сердцевиной в красный крап, только в разы меньше, чем его степные собратья. Сам асфальт едва проглядывал из-под слоя земли, черневшей и на тротуарах.

Стены домов изобиловали тёмными крупными кляксами, кирпичом, сбитым и частично выпавшим, как осколки гнилого зуба, ржавчиной, а также окнами в жёлто-серых и пепельно-серых мутных подтёках. Граффити выглядели, как плоские тусклые призраки, прибитые к стенам. На вывесках и щитах в слипшихся лохмотьях грязи с трудом различались рисунки и надписи. Провалы подворотен взирали враждебно. Из-под арок недоброжелательно выглядывал полумрак. Тупики с мусорными баками таинственно краснели. Редкие городские зюзики, ведущие войну с местными крысами, не таясь, деловито сновали по улице и с брезгливым пренебрежением косились на жужжащую платформу.

Каждый миллиметр Брынцул, словно раковые метастазы, насквозь пропитали скорбь и забвение.

– Теперь всего-то и делов, что ворваться в ближайшую закусочную и заказать бургеры с картошкой! – с идиотическим оптимизмом воскликнул Броккен. – И бадью лучшего кофе в Брынцулах! Главное, чтобы бургер можно было расколотить камнем, а кофе не шибко горчило от грязи. Я, знаешь ли, не люблю, когда слишком много грязи. Говорят, вредно для кишечника.

– Может, они на праздник какой ушли? – промямлил Гербес, медленно разворачивая карту. В его глазах, затравленно вглядывающихся в недобрые подворотни, арки и тупики, прочно засел страх.

– Ага, и забыли вернуться. Вон, асфальт уже расцвёл.

– Ну да, всё правильно. Это Брынцулы. – Для пущей уверенности Гербес прижал пальцем карту, уныло осмотрелся и "сравнил" отметку на карте с видимой частью улицы, по которой плыла платформа, будто совершил некое ритуальное действие, призванное изменить карту или оживить город.

"Ул. Глянцевого сердца, д. 21-2-23", – с трудом прочитал Гербес на замызганной и заржавевшей табличке двухэтажного кирпичного дома с вытянутыми окнами, мимо которого проплывала платформа. Обветшалая и гадливая улица Глянцевого сердца, судя по всему центральная улица городка, словно делала всё возможное лишь бы не соответствовать заветным ожиданиям измученных степью путников, алчущих всего-то навсего бургеры, картошку и кофе. Улица всем своим неприязненным видом недвусмысленно давала понять, что пока она пребывает здесь во всей своей запущенной красе и пакостном величии, никто никаких бургеров и кофе в этом городе не получит. Только ржавчина на завтрак, только пыль на обед. И безысходность на ужин. Много безысходности на ужин.

– Он и есть! – с острой обидой в голосе утвердил Гербес. – Дальше только Новаском, а он через 500 километров. Странно, очень странно... Куда все подевались? Что здесь случилось?!

Для Гербеса стало настоящим потрясением, что Брынцулы по отношению к нему повели себя столь предательски. Ууу, вероломный городишко!.. Он же не сделал городу ничего плохого! Он даже ни разу в него не входил! Да он ни разу его в глаза не видел! Но какова подлость! Какое двуличие! В полнейшей растерянности Гербес смотрел на Броккена и растерянно моргал. Он так надеялся, что, в соответствии с его безупречным планом, сперва-наперво они отведают местной вкусной еды. С сытым удовольствием и вежливым интересом снисходительно осмотрят пошлые местные достопримечательности и переночуют в мягких пахнущих яблочным соком постелях со свежими простынями, пропитанными крахмалом до нежного хруста. А наутро, позавтракав и пополнив провиант, сыто отрыгивая и перекидываясь снисходительными шуточками по поводу деревенской наивности брынцуличей, прямой наводкой полетят к Новаскому.

Нелепая и наглая выходка Брынцул, повергшая в прах непоколебимый план Гербеса, швырнула его в кипящие пучины хтонического ужаса и обуяла огненной оболочкой всепоглощающего инфернального отчаяния.