Ну, от опасности майор Грицевец никогда не бегал. Вылез на крыло, и откуда сразу силы взялись. Думаю, кому докладывать, по всему выходит, заму комполка.
А тут Николай орет:
– Ребята! Качай его!
Понятно, адреналин у майора, четыре сбитых за вылет. Интересно, то, что мы самолет комэска японского сбили, он заметил? Да и по должности ему летать намного реже удается, а тут один лично, один в группе. Но раз качают, ругать не будут, уже хорошо.
Дождался, когда отпустят, отозвал своего техника в сторону.
– Чего такой переполох? – спрашиваю.
– Так вас ждали, вы последние прилетели, тащ майор. Вот на радостях, что вернулись, да еще героями. Поздравляю с тремя сбитыми, – поясняет наш воентехник 1-го ранга Макаров.
– Почему с тремя, Владимирыч?
– Командир полка так сказал.
– Двух я сбил, и он одного. А четвертый в воздухе развалился, от нас драпая. Мы оба по нему палили, но вряд ли попали.
– Раз развалился, значит попали.
– Черт с ними. Как полк слетал?
Старший техник эскадрильи Игнат Владимирович Макаров, грамотный специалист, немного стесняющийся своего молодого возраста и оттого предпочитающий, чтобы к нему обращались по отчеству, опустил глаза.
– И хорошо, и не очень, товарищ майор.
– Кто?
– Всего в полку четверых сбили. Лейтенант Звонарев и его ведомый Сергеев из второй эскадрильи. Младший лейтенант Енотов Сергей из третьей. Из нашей группы Матвей Салихов не вернулся. Его какой-то японский ас с полукило-метра поджег, многие видели, как товарищ старший лейтенант сумел развернуться и со снижением к линии фронта полетел. Но не прилетел, и самолет на земле не нашли пока. В штабе говорят, что надо без вести пропавшим объявлять.
– Это они быстро. Ждать надо. Что мы там увидеть могли, я вот и не смотрел на землю вовсе. Если он горел, а если ранен, мог запросто ориентировку потерять и на другой аэродром сесть, да просто на нашей территории где-то. Да даже если за речкой сел, шансы есть, сам знаешь.
– Знаю.
– Вот и не раскисай, Владимирыч, это война. А хорошие новости какие, говоришь?
– Без ваших четверых полк заявил о пятнадцати сбитых японцах.
– Хорошо. Ладно, пойду, устал я чего-то.
В итоге все же не наказали. Победителей не судят, как говорится. Но Яков Владимирович поругал, конечно, сказал, вернулся бы без комполка, пошел бы под трибунал. Обошлось. А сбитые по-честному поделили – по два лично.
Яков всегда умел смотреть в будущее. После Испании многие командиры сделали себе стремительную карьеру, он сам тому живое подтверждение. Не сомневался Яков, что после Халхин-Гола молодой и наглый, но чертовски удачливый лейтенант тоже стремительно зашагает по карьерной лестнице. А как говорил старый Хаим: «С удачливыми нужно дружить, тогда и тебе перепадет толика везения».
Но тогда, в Монголии, закрепить дружбу не получилось, субординация мешала познакомиться поближе. Уж больно велика разница между комкором, командующим авиацией всей 1-й армейской группы, и командиром роты, лейтенантом. А потом, кажется в начале сентября, Самойлов вместе со своей ротой разведчиков просто исчез. Вечером был, а утром уже нет. Единственное, что он, далеко не последний человек во всей Монголии и прилегающих окрестностях, смог узнать – убыл по новому месту службы.
После Халхин-Гола Самойлов объявился в Польше. Там в Бресте, уже будучи старшим лейтенантом, он вместе со своей ротой занимался какими-то разведывательными делами. Яков хотел с ним увидеться, поздравить с новым званием, но не успел. Виктор улетел в Москву в неясном статусе, зато в сопровождении сотрудников НКВД.
А вот первая встреча произошла совершенно неожиданно и в неожиданном месте. В конце октября 1939 года страна (по крайней мере, высшее партийное и военное руководство) не исключала и готовилась к силовому решению финского вопроса. Яков по долгу службы приехал в Москву на авиационный завод № 39[52]. Где кроме текущих вопросов его совершенно внезапно попросили побыть в роли третейского судьи. Оказалось, директор завода Вениамин Иванович Журавлев и его зам по конструкторской части, видный советский авиаконструктор Ильюшин, не могут договориться насчет одного служащего наркомата вооружений. Директор хочет выгнать его и запретить вообще появляться на заводе. Сергей Владимирович Ильюшин, наоборот, двумя руками за то, чтобы этот консультант почаще у них бывал.
Доводы Журавлева просты и понятны. После последнего посещения завода наркомвооруженцем коллектив лихорадило неделю. Уж больно сильно этот товарищ повернут на дисциплине, браке и чистоте. Все ж не против. Все за. Но не в ущерб же плану!
Пробовали боевым авторитетом на консультанта надавить. Послали летчика-испытателя майора Пронина (жаль, Коккинаки[53] занят был), между прочим, награжденного орденом Красного Знамени, с ним поговорить. Объяснить, что реальная война совсем не такая, как видится из кабинета наркомата вооружений.
У Якова хорошая память, он помнит, как откровенно, никого не стесняясь, заржал Ильюшин, а директор отчего-то смутился и махнул рукой.
Дальше рассказывал Сергей Владимирович. На предложение поговорить по-мужски консультант отреагировал нестандартно. Если под «поговорить» не имеется в виду банальный мордобой с последующей госпитализацией товарища испытателя, то зачем же уважаемому летчику себя утруждать, пересказывать потом этот разговор остальным. Пойдемте в столовую, позовем заинтересованных и просто неравнодушных товарищей и поговорим честно и откровенно, как коммунисты. Разумеется, очень быстро столовая была заполнена. Конструкторы и чертежники, слесаря и медники, летчики-испытатели и штурманы – товарищ из наркомата вооружений пройтись успел по многим.
Яков помнит, как будто это было вчера, Ильюшин не смог сдержать улыбки и, подмигнув Журавлеву, продолжил рассказывать. Чиновник наркомата вооружений дождался, когда столовая заполнится, и с легкостью опытного фокусника скинул с себя рабочий комбинезон. Перед заводчанами в один миг предстал совершенно другой человек. И дело было даже не в ордене Ленина и не в петлицах с рубиновыми кубиками. Клерк из наркомата пропал, а появился воин. Не просто одетый в военную форму чиновник, а человек, выбравший войну своим ремеслом. И судя по глазам, да и по награде, прекрасно умеющий отнимать чужие жизни. Стало ясно, что и загар отнюдь не курортный, крымский, а получен скорее всего в жарких степях Монголии.
Капитан как-то совсем не по-военному сел на стол и, не повышая голоса, будто точно зная, что его не перебьют и услышат, начал:
– Нет у меня времени спорить, да и желания нет. Расскажу. А там сами, как знаете. Был у меня в роте разведчик Иван Выргыргылелеев. Надо же, выговорил. Чукча по национальности. Хороший боец, злой, агрессивный, цивилизацией почти не испорченный. От жары, правда, больше остальных страдал. Вот как-то в самом обычном рейде, уже на обратном пути, наша группа лоб в лоб столкнулась с японскими разведчиками. Выр первым шел, пистолет всегда под рукой. Не наш ТТ, а взятый с бою японский уродец «Намбу». Конечно, пистолет был где нужно смазан, где можно вычищен. Попробовал бы у меня кто-нибудь личное оружие не в идеальном состоянии держать. Но вот последнее, что боец Выргыргылелеев помнит об этом бое: навел ствол на японца – и осечка. Дальше со слов командира группы рассказываю. Первому японцу Выр воткнул ствол пистолета в глаз, благо конструкция с трудом, но позволяет. Во втором оставил отцов нож с рукоятью из моржовой кости. А вот третьему… третьему горло перегрыз до позвоночника. И это я вам не байки травлю, то же самое в наградном листе на орден Красной Звезды написано. Иван ничего этого сам не помнил. Психика такая штука, оберегает нас от нас самих, м-да. Как вернулся в часть да водкой отпоили, рассказал, проклятье на их семье: кто человечину попробует, тот последний мужчина в роду. Просился домой ехать, у шамана совет спрашивать. Отпустить его, сами понимаете, я сразу не мог, так что дослужил Выр нормально, молодое пополнение гонял и в хвост и в гриву. Но на боевые уже не ходил. Сломался. Только рассказываю я вам не про рядового красноармейца Выргыргылелеева. Рассказываю я вам о сломанном бойке японского пистолета. Разобрали его, естественно, потом, посмотрели. Может, японцы удивились, лицо чукчи увидев, может быть, по другой причине промедлили. Не знаю. Если б не Выр, без убитых и раненых не обошлось бы, а в худшем случае осталась бы группа там, все пять человек.
