– Нет. Еще два пункта, самые трудные, пожалуй.

– Давай, Виктор, просто озвучь, и всё.

– Седьмой пункт. В особых округах, в Московском и Ленинградском округах должны быть только боеготовые облетанные самолеты и только обученные летчики. Поясню свою мысль. Скажем, новый МиГ идет не сразу в 41-й ИАП, где стоит и гниет под открытым небом, а в летный центр где-нибудь под Рязанью. Там опытный летчик-испытатель его облетает и даст заключение: брака не обнаружено, все системы работают нормально. После этого прибывает пилот из действующей части, из того же 41-го ИАПа, и спокойно переучивается. Тогда ты точно будешь знать: если в части числится, скажем, сто самолетов, то уж девяносто точно по тревоге взлетят.

– Мысль дельная. Но ты понимаешь, какие придется для этого титанические силы задействовать. А время! Времени точно не хватит до осени.

– А ты все спокойно просчитай, обоснуй и к товарищу Сталину обратись. Для начала хотя бы один такой центр, в качестве эксперимента, создать. Хотя бы для Москвы.

– Так, давай последний пункт. А то уже охота парашют схватить и выпрыгнуть куда глаза глядят, только подальше от тебя.

– Единое информационное поле, совместное с ПВО на всех угрожающих направлениях. Для начала хотя бы от Черного моря до Балтики. Это значит…

– Да знаю я, что это значит! Значит, пост ВНОС по рации передает сообщение на аэродром, где истребители базируются. Те сразу штаб дивизии извещают, дальше по цепочке округ, затем Москва.

– Ну, примерно так. Только посты ВНОС – это позавчерашний день. Полагаться только на зрение и слух, указывать направление врага полотнищами, расстеленными на земле – каменный век какой-то. Ты же слышал про радиолокаторы РУС-1 и РУС-2?

– О господи! Зачем ты послал на мою голову этого гоя!

– Чтобы спасти одного еврея, его семью и множество других советских людей. Так что решили, товарищ генерал-лейтенант авиации?

– Тебе ведь мало будет одной моей подписи. Ты хочешь, чтобы я еще что-то сделал. Что?!

– Разворачиваем самолет и садимся на любой аэродром Московского округа. А там ты как генерал-инспектор проводишь учения в обстановке, максимально приближенной к боевой. Пусть пару суток поработают на пределе возможностей. А потом посчитаем, сколько самолетов останется в строю, а сколько по тем или иным причинам выбудут.

– Почему Московский округ?

– По имеющейся информации, генерал-лейтенант Пумпур, мягко говоря, занимаемой должности не соответствует. Вот пусть идет с Копцом на понижение, а ты поставишь своего человека и будешь эксперименты экспериментировать.

– Жестокий ты человек, майор.

– Решай, Яков!

«Легко сказать – решай. Заключение комиссии да слова Самойлова – и на этом основании рискнуть карьерой? Положим, предыдущие проверки авиация Западного округа проходила на отлично. Если он не ошибается, 9-я САД вообще одна из лучших в стране. С другой стороны, Самойлову же до фонаря, как летчики строем маршируют или в какой цвет казармы окрашены. Он же въедливый, как вошь, обязательно до сути доберется. Тут ведь главное, в каком свете и кому эти выводы будут озвучены. Лично товарищу Сталину? Скорее всего. Майор против Кулика выстоял, а Рычагов-то похлипче будет в плане всякого такого подковерного. А если я проведу эту проверку боеготовности, то, считай, с майором буду повязан. Тогда нужно будет до конца идти. Черт, а ведь Московский округ тоже всю зиму не летал! Это сейчас что же, майор ждет аварию? Тогда после заключения по ЗапВо это как жирный восклицательный знак будет. А весной посыплется молодняк.

Так-с, а если я с Виктором? Он ведь не сомневается, что свалит Рычагова, значит, чувствует за собой силу. Откуда? Он ведь со мной сейчас точно не как представитель Сталина или Берии говорит. Им со мной возиться смысла нет. А ему есть. Почему? Потому что никого у него в авиации сопоставимого со мной по влиянию нет. Если он реально хочет все эти реформы провести, я ему, получается, нужен позарез. Правильно, он так и говорит. Мы с ним за этот год более-менее сработались, я ему в роли начальника ВВС определенно предпочтительней Рычагова. А человек, который такие реформы провернет, в историю авиации попадет однозначно. Так, не отвлекаться.

Выбор простой: не поддерживаю майора – меня расстреляют. Поддерживаю – становлюсь реформатором ВВС, если, конечно, сразу из армии не турнут, как нашкодившего котенка. И сделать я его должен, основываясь только на словах Самойлова. Вот и думай. С другой стороны, а так ли я рискую, проведя эту внеплановую проверку какой-нибудь авиачасти Московского округа? Обвинят в излишнем рвении? Все пройдет хорошо, так хорошо. А если в самом деле в части проблемы с боеготовностью, так моя прямая обязанность – эти факты вскрывать».

Генерал-лейтенант авиации товарищ Смушкевич поднялся с кресла и повел плечами. Если бы он видел себя в этот момент со стороны, то поразился бы, как изменилась его осанка и заблестели глаза.

– Ноги затекли, Яков Владимирович?

– Да. Пройдусь до пилотов. Мы меняем курс.

28 февраля 1941 г. Подольск. Аэродром Кузнечики

Уже на подлете к Москве пилот вызвал Смушкевича в кабину.

– Чего там у вас еще?

– Кузнечики запрещают посадку, товарищ генерал-лейтенант.

– Кто?! Ты пьян, капитан?

– Аэродром так называется, товарищ генерал-лейтенант. Кузнечики.

– Так и говори. Почему запрещают?

– Не знаю, может быть, полоса не расчищена или по метеоусловиям.

– Долбодятлы. А сесть сможешь?

– Смогу, товарищ генерал-лейтенант.

– Так садись. А почему я тебя раньше не видел, капитан? Новенький?

– Да, товарищ генерал-лейтенант. Перевелся с Украины из 226-го бомбардировочного полка.

– Говори «Яков Владимирович», от твоего «тащгенралейтенант» зубы сводит. А что ж тебе на Украине не служилось?

– Жена у меня из Подмосковья. Сына ждем.

– Сына – это хорошо. Звать-то тебя как?

– Капитан Мишин Николай Николаевич.

– Ладно, сажай самолет, Николай. Не буду отвлекать.

Уже взявшись руками за перегородку, Смушкевич обернулся. До Москвы оставалось еще 20–30 километров, но весь горизонт уже занимал гигантский мегаполис. Город рванул вширь, и с высоты огромное количество строек сливалось, теряло индивидуальность, но создавало впечатление чего-то грандиозного, необратимого.

– Николай, а ты сообщил им, что я на борту?

– Еще нет, Яков Владимирович.

– А ты знаешь, и не сообщай.

Аэродром под Подольском Смушкевич выбрал для проверки практически наугад, просто тот был прямо по курсу. Ничего особенного о 28-й[67] смешанной авиадивизии, которая там базировалась, генерал-лейтенант сказать не мог, обычный середнячок.

Но то, что аэродром, находящийся практически под боком у Москвы, не готов к приему транспортного самолета, его даже не разозлило, а обескуражило. Как так?

Всю обратную дорогу Смушкевич и Самойлов спорили, обсуждая предстоящую реформу ВВС. И вот сейчас генерал-лейтенанту захотелось побыть наедине со своими мыслями. Поразмыслить не столько над предложениями майора, сколько над его личностью. Вопрос «Будет ли этим летом война?» становился ключевым для принятия любых решений.

То, что у майора есть идея фикс, знали многие, он, в общем-то, этого и не скрывал. Рапорты, предложения, постоянная гонка со временем. Кто-то крутил пальцем у виска, разумеется, за глаза, а кто-то, как тот же Ильюшин, говорил, что у майора не просто талант, а дар божий. Вот и думай.

Совершенно однозначно, чем бы ни закончилась эта история, Самойлов не друг. Союзник, как говорят за границей, партнер – возможно, но не друг. Теперь для Якова стало совершенно очевидно, что при необходимости Самойлов расправится с любым, невзирая на прошлые заслуги и личные отношения.

Но, несмотря на весь его пыл и, даже можно сказать, фанатизм, аргументы его очень убедительны. Без флота, хотя бы равного британскому, Германия высадиться на Остров не сможет. Можно было бы еще попытаться, имея подавляющее превосходство в воздухе. Но как показала «Битва за Англию», там у них по большому счету паритет.