– Понимаю. Ну, пусть смотрит, у нас секретов нет… пока.

– Правильно. Но раз уж нас собираются посетить такие люди, надо из этого извлечь максимальную выгоду. Так что готовь отвалы, тягачи. Чего там у тебя еще есть, все готовь. Так… так. И чего ты лыбишься, как обожравшийся сметаной кот?

– Есть у меня, Командир, чем генерала удивить.

– И что же ты молчал?!

– Так вот уже пришли, – Барс кивнул на забор, за которым виднелась крыша ангара; судя по всему, он и являлся той самой лабораторией по созданию танковых гибридов.

В ангаре Командира сразу атаковали со всех сторон, забросав вопросами и приветствиями. Пришлось плюнуть на время и хотя бы вкратце рассказать о житье-бытье оставшихся под Никольском товарищей. С полчаса мужественно отбиваясь от наседающих сослуживцев, Командир, не без помощи Андрея, все-таки смог прорвать кольцо окружения и подойти к стоящим в самом дальнем углу танкам.

В принципе, Командиру хватило одного взгляда, чтобы оценить перспективы «изделий». Безбашенные БТ-7 и Т-46, а также скромно пристроившаяся сбоку танкетка Т-27 смотрели в потолок ангара минометными стволами.

– Вот, Командир, помнишь, ты говорил, танковым частям гаубицы нужны, мы подумали…

Майор сделал жест рукой, останавливая Барса.

– Молодец, Андрей! Как я сам не подумал. Неважно даже, что у вас сейчас получилось, важна концепция. Самоходные минометы армии нужны и обязательно будут. Вот и покажем твои наработки товарищу Федоренко. Жаль, времени мало, надо постараться конструкторов привлечь. Кого-то из танковых, может быть Кошкина, а по минометам у нас Шавырин вроде бы. Ладно, потом уточню. Погнали в штаб, все, что нужно, я уже увидел, а твои комиссар с особистом нас, наверно, уже с собаками ищут.

– Точно! С Балбесом, – рассмеялся Андрей.

Лейтенант государственной безопасности Михаил Тимофеевич Макаров нервничал и оттого мерил шагами небольшое помещение ленинской комнаты. Помещение было теплым и светлым, но, пожалуй, уж больно аскетично обставленным. Два бюста Ленина, две картины. Одна, изображающая товарища Ленина, произносящего историческую речь с броневика. И вторая, где товарищ Сталин докладывает VIII съезду Советов о новой Конституции. Грубо сколоченный стол президиума, накрытый кумачовой тканью, пять разномастных стульев да с десяток широких лавок для личного состава, поставленных поперек комнаты и занимающих девяносто процентов свободного пространства.

Из-за этих лавок лейтенанту приходилось ходить по узкому, длиной в десять шагов, проходу от дверей к окну и обратно. Каждый раз, подходя к окну, он с надеждой вглядывался вдаль, а потом отрицательно мотал головой, четко по-уставному разворачивался и уходил на новый круг.

А вот батальонный комиссар Балаков никуда не торопился. Ему было ясно, что майор Самойлов, разумеется, сначала посекретничает со своими людьми. Да и весь жизненный путь Федота Никифоровича не располагал к суете, а наоборот, научил ценить такие моменты кратковременного спокойствия.

Начать следует, наверное, с того, что при рождении Федот Никифорович получил имя Михаил, отца его звали Григорий, а фамилия вообще указывала на отнюдь не рабоче-крестьянское происхождение. Но вопреки происхождению и воспитанию, благодаря Мировой войне и двум революциям, мальчик из хорошей во всех отношениях семьи связал свою судьбу сначала с большевиками, а потом и с разведкой.

В Испанию молодой товарищ Мигель попал в конце октября 1936 года, став одним из первых военных специалистов, приехавших на помощь молодой республике из СССР. И пробыл там не три дня, а практически до конца войны, занимаясь координацией разношерстных, как по национальностям, так и по политическим взглядам, интербригад. В конце декабря 1938 года, уже после того как республиканскому правительству пришлось распустить интернациональные бригады в связи с их абсолютным нежеланием воевать, команданте (по-нашему майор) Мигель при очередной бомбардировке Барселоны получил на память от франкистов трехграммовый осколок от 24-килограммовой итальянской бомбы, застрявший у него в левом легком.

Оказалось, ранение в какой-то мере спасло его от ареста. В апреле 1938-го был расстрелян хороший приятель команданте Мигеля, командир 15-й интербригады имени Линкольна Владимир Чопич.

Но уже 25 ноября 1938 года наркомом внутренних дел стал Лаврентий Берия, и маховик репрессий, запушенный Ежовым после заговора Тухачевского, со скрипом и скрежетом стал останавливаться. Как раз за те несколько месяцев, что Михаил провел на больничной койке, Лаврентий Палыч успел почистить следственный аппарат и даже начать реабилитацию незаконно осужденных.

Поэтому сразу после выздоровления, вместо ареста и следствия, Михаила Григорьевича, тогда еще, или правильнее, уже получившего «фамилию» Федотов, пригласили работать в 5-й (иностранный) отдел Главного управления госбезопасности НКВД СССР, в 6-е (испанское) отделение.

И опять болезнь избавила Михаила если не от следствия, то уж точно от многих неприятностей. Коварный весенний воздух Москвы снова уложил команданте на больничную койку с воспалением легких. Так что об аресте своего начальника и тезки Михаила Петровича Фриновского «товарищ Федотов» узнал из газет, находясь на излечении в Московском коммунистическом военном госпитале № 393.

После выздоровления его переводят во 2-е (польское) отделение, где он и работает до начала Второй мировой войны уже под руководством Павла Михайловича Фитина. В начале октября 1939 года Михаила Григорьевича переводят на малозначимую должность в МИД, официально – по состоянию здоровья.

На самом деле он «спецтуристом» отправляется в оккупированную Германией Польшу, где занимается разработкой сети «польских антигерманских ячеек», переданных госбезопасности какой-то непонятной разведывательной структурой РККА. В ноябре 1940 года Михаила Григорьевича неожиданно вызывают в Москву.

Еще более неожиданным стало то, что сам начальник 5-го отдела ГУГБ НКВД СССР старший майор государственной безопасности Павел Михайлович Фитин назначил встречу не в здании управления, а на конспиративной квартире.

Сначала Михаила, всего несколько часов как прилетевшего в Москву и думающего еще на немецком языке, огорошили присвоением внеочередного звания – капитан государственной безопасности, затем взяли расписку о неразглашении и, наконец, дали ознакомиться с копией одного рапорта.

Суть его заключалась в том, чтобы в случае войны устроить террор среди среднего, а если получится, и высшего звена инженеров-конструкторов, работающих на оборонных предприятиях и в конструкторских бюро противника. Автор рапорта справедливо указывал, что если для подрыва станка требуется всего несколько сотен грамм взрывчатки, то для причинения значимого урона, скажем, всего одному цеху, взрывчатки понадобится уже несколько центнеров. Понятно, что такая диверсия имеет крайне низкую вероятность успеха, а вот исполнители наверняка будут уничтожены.

Неизвестный автор предлагал альтернативную схему с акцентом на массовые террористические акты против ключевых работников оборонной отрасли. Для примера брался авиамоторостроительный завод концерна «БМВ» в Мюнхене. На первом этапе предполагалось внедрение или вербовка человека, который смог бы найти узкие места в производстве. Например, инженеров или слесарей высокого разряда, отвечающих за трудоемкие процессы в изготовлении двигателей. Скажем, специалистов и простых рабочих высокой квалификации, отвечающих за изготовление камер сгорания. На втором этапе собиралась информация о месте проживания, привычках, окружении, наиболее вероятных путях передвижения по городу. И наконец, на третьем этапе предлагалось одномоментное и массовое физическое устранение инженерных кадров с привлечением любых средств, вплоть до криминала. Понятно, что до владельцев компаний и главных конструкторов добраться будет трудно, но даже германская промышленность с ее резервами высококлассных специалистов не сможет моментально реагировать на такие потери.