У знахарского дома уже выстроились все оставшиеся люди с Мерфоса. Всего пятёрка солдат: у кого была перевязана рука, у кого ладони в так и не прошедших ожогах. Самые здоровые давно уже уехали обратно. Лоренц тронул незаметно следы от раны на шее и щеке. Они так и не затянулись, и больше всего он боялся того, что изуродованная кожа так и останется с ним до конца дней.

– Я уже как-то привык к этим матрасам, сложновато будет снова на землю ложиться, – проворчал Ким, разминая плечи. – Холод ещё такой. Нам, вестимо, надо с собой здешних знахарок брать.

– Если для сугреву, так там и без них девок полно, – хохотнул стоящий рядом воин с перевязанной правой ладонью. Олаф говорил про него. Пальцы отнимут, но жить будет… у Лоренца едва слёзы не выступили. Такое плёвое ранение, и навсегда оно прервёт человеческую судьбу! Разве сможет бывший солдат стать сапожником или пекарем? В мирной жизни их не ждут. Это — мой дом и моя семья, сказал когда-то его учитель. Мой дом, в котором точно не было неверного выбора. И семья, полная преданных людей, которые не могут и помыслить о подлости и измене.

– Идите за лошадьми, – велел Лоренц. – Я скоро подойду к вам. Вещи все забрали? Если что осталось, затребуйте вторую телегу. Я расплачусь с хозяевами.

– Будет сделано, – Иржи привычно поклонился и быстрым шагом направился по дороге к конюшням. Сейчас Лоренц смотрел на остатки своего отряда по-новому, видя в них не грубых вояк или бунтующих задир, а верных и заботливых мужчин, которые не пожалели своей жизни ради других людей. Кого-то ведь наверняка ждут супруга и дети. Здесь — моя семья. Он улыбнулся и отпер дверь в лекарский дом.

Внутри, как обычно, пахло хвоей и алкоголем. Врачевателей почти не было, только одна юная девушка, сидящая с чашкой бульону около накрытого несколькими одеялами больного. Его кожа была желтушной, пальцы дрожали, и ложка то и дело выпадала из его рук. Рядом лежала стопка одежды — кожаная стёганая куртка, высокие сапоги и льняные штаны.

– Господин? Вы, наверное, к нам? – девица подняла голову и глубоко поклонилась. – Это Эрик, вчерашний спасённый постовой, – она тихонько кашлянула в рукав. – Эй, эй, – девушка помахала ладонью перед глазами больного. Тот вздрогнул и выпрямился на кровати.

– Никогда и ничего, – забормотал он, – и больше того, и я вместе с ними, и никогда не…

– Тихо, тихо, – заботливо прошептала девчушка, поднося тарелку к его губам. – Господин желает знать, что с тобой случилось. Расскажешь ему?

Мужчина поднял мутные глаза, и Лоренц, поймавший его взгляд, замер.

– Принеси ещё, – хрипло велел больной. – Ещё того. Что было. Принеси! – сипло прошептал он, обхватывая себя руками за плечи. – Больно, больно как! Мочи нет!..

Сиятельство прошёл вперёд и сел на уголок кровати. Девушка вздохнула.

– Что болит, Эрик? Что болит, скажи, я помогу. А после расскажешь господину, что случилось.

– Сердцу больно, – прошептал тот. – Коже. Глазам. Всему. Всё. Я вместе с ними. Никто не вернётся, и я, я никогда не… – он захрипел и вцепился пальцами в волосы. – Больно, больно, помоги!

– Я помогу, – вдруг отозвался Лоренц, положив ладонь на ногу под одеялом. – Я помогу. Я принесу. Только расскажи.

Больной заплакал.

– Мы забрали… забрали у них. Они сказали, пьют это. Редко. Мало. Когда нужна связь. Когда… – он закашлял и согнулся едва ли не пополам. – Когда говорят с богами, – громко прошептал он, воровато оглядевшись. Девушка пробормотала слова извинения и коснулась переносицы. – И мы взяли, – продолжил он так же тихо. – Это было… это было так… – он всхлипнул, – свободно…

– Кто отпер двери, Эрик? – мягко спросил Лоренц. Мужчина вытер слёзы кончиками пальцев, не сводя с него глаз.

– Я не знаю, – прошептал он. – Я. Или он. Или мы вместе. Слепой заставил. Просил, просил, говорил. Сказал, что даст ещё. У него было. Совсем чуть… мы подрались. И он забрал.

– Слепой не знает нашего языка, Эрик, – вздохнул юноша. – Кто отпер двери?

– Он, он сказал, сказал! – хрипло воскликнул больной, вжавшись в подушки. – Я знаю! Мы понимали! Он обещал! И отдал ему! Я взял остальное. Не помню, что было… что было дальше… – он захрипел и закашлялся. – Принеси, принеси, болит тело…

– Второй караульный умер, – тихо ответил Лоренц. – Это был яд. Когда говорят с богами, значит… – он вздохнул. – Я видел пустые бутылки там, в подвале. Будь добра, передай своим, чтоб взяли и осмотрели. Вряд ли, конечно, поймут. Не наша это наука… но пусть хоть попробуют. Всегда пограничные дворы были в опасности.

Он встал. Больной в голос зарыдал, увидав, что его надежда выходит со знахарского дома. Своих солдат Лоренц встретил угрюмым лицом. В ответ на молчаливый вопрос Кима он просто покачал головой. Раздался стук копыт и скрип колёс по заледенелой дороге — Иржи возвращался с конюшен. Спохватившись, Лоренц похлопал себя по портупее в поисках денег. В Кипрейку он выезжал с кошелем, но где ж он теперь? Верно, сорвал кто из ушлых слуг в лекарском доме.

– Как вы и велели, Ваше Сиятельство, – Иржи сошёл на землю. – Мне разрешили ещё сгрузить сена для наших конюшен, положил там чутка, – он махнул рукой в сторону телеги. – Сказали, что не надо платить. И так, мол, много всего сделали.

– Глупости, – пробормотал Лоренц. Как некстати вспомнились Олаф и господин Юлис. Не играйте в глупое благородство… – лошади ведь тоже их все, кроме одной. Отправлю после кого с оплатой сегодня ж к вечеру. Нас всего шестеро? Или кто-то пока прощается с деревенскими?

Вояка с завязанной ладонью закашлял сквозь смех.

– Уже, гхм, попрощались, с кем надо было, – он, улыбаясь, отвёл глаза. – Всего обобрала, шельма, даже пуговицы пришлось срезать… – пробормотал он, почесав нос. Лоренц разочарованно покачал головой. От слов солдата стало одновременно тошно и как-то по-доброму забавно. Похоже, хорошо Марта всех подлечила, что они наведывались в кабак к Августине, пока знахарка не видела.

Лоренцу, конечно, хотелось бы, чтоб его провожали песнями и слезами. Как не прощались в родном городе. Но в своей скорой спешке он видел какую-то трусость, бесчестье и слабость, и оттого был каким-то уголком сердца рад, что свидетелей позорного отъезда почти не было. Жители, похоже, собрались в храме, как и просила Марта. А я же и пряжку его оставил в склепе, грустно подумал Лоренц; что ещё может мне напоминать о нём? Хотя что может подсказывать о событиях в Терновке лучше, чем шрам через всю щёку?.. он снова коснулся раны пальцами. На него, верно, будут смотреть теперь с хоть каким-то уважением в армии, и вряд ли назовут ребёнком или калекой. А Катарина… а что Катарина? Здесь — моя семья и мой дом. Здесь меня ждут. Он счастливо улыбнулся, погладив кобылу по шее. Задумался на мгновенье, остановился, стащил с рукава уже порядком потрёпанную повязку с вепрем и повязал её на столбе у ворот.

– Будет вам голова… – пробормотал Лоренц, пришпорив лошадь. – И вы не представляете, насколько счастливым будет её правление.

Впереди, на месте знаменосца, ехал Иржи. Чем он теперь будет заниматься в лагере? Отпускать его в город не хотелось; приставить, быть может, к шатру охраной? Да нет, его же засмеют… следом ехала лошадка с телегой, накрытой сероватым льном. Позади Лоренца ехала ещё одна повозка, на которой сидели трое мужчин.

Говорить не хотелось. Ким попытался было завязать беседу, но сам же первый и умолк. Сердце было не на месте. Мыслями Лоренц остался позади за оградой, где в знахарском доме лежал в беспамятстве Эрик, где заточили под стражу Анну, где всё ещё, верно, висело неснятое тело Юлека. Где в склепе в маленьком гробу с парчовым покрывалом лежал бедный Фрол с проломленными рёбрами. Что мне делать, как поступить, ответь мне, прошу, молил мысленно Лоренц; нет, нет здесь верного ответа, и, каким бы ни стал выбор, он всё равно будет ошибочным. Чем дольше он думал о последних днях в деревне, чем чаще представлял вышитое покрывало и синюшный язык, тем больше терзали его глупые мысли. Родная кровь важна. Эберт не виновен в своём рождении. Если кто и повинен, так это батюшка. Но ведь и Фрол думал так же; и к чему это привело? Вам, первому и законному сыну, легко это говорить… Эберта не воспитывали, как преемника. Он знает своё место. Следующая наследница — Анна-Мария. Но ведь и Юлек знал… сложно, как же сложно! Пожалуйста, дай мне хоть одну подсказку; я пойму, всё пойму! Лоренц коснулся лба пальцами и закрыл глаза. Сколько времени пройдёт прежде, чем он вернётся домой? Сколько ещё дней размышлений у него есть? Дождаться весны, сторговаться за мост, перейти на ту сторону… верно, за это время всё можно будет понять. Он открыл глаза. Начало смеркаться. Впереди замаячило знакомое кольцо телег.