– Объяснитесь! – вскрикнул Юлек, услыхав, видимо, знакомые хромые шаги. Лоренц сошёл с последней ступеньки и встал перед решётчатой дверью. Староста стоял в центре камеры, уперев руки в бока, в одной рубахе и без сапог. Постовые не стали его связывать, и просто встали всей дюжиной у запертых дверей, ожидая указаний. – Объяснитесь! – повторил староста, нахмурив брови. – Пока это выглядит, как попытка…

– …совершить правосудие над братоубийцей, – отрезал Лоренц. – Не пытайтесь отрицать.

– С чего вы вообще взяли, что я могу иметь к этому отношение? – рассвирепел Юлек, подойдя ближе. – Я искал его, я организовал похороны, я отслужил по нему упокойную, я…

– Откуда же вы знали тогда про цветок? – повысил голос юноша. – Я сразу выбросил его. Я ни слова про него не сказал.

Староста смолк и чуть опустил глаза.

– Неужели, – прошептал Лоренц, – неужели жажда занять его место была настолько сильна, что вы пошли на такое кошмарное убийство? Своими ли руками вы это совершили? Что сказали ему напоследок?..

– Вам никогда, – медленно и тихо ответил Юлек, глядя в пол, – никогда не понять, да, каково это — жить при дворе, воспитываться наравне, но знать, что ты никогда не получишь тех же мест и почестей. Что никогда, да, никогда тебе не будут так же подчиняться. Что ты для всех — просто пустое место. И всё оттого, – плюнул он, – что батька вздумал не взять в жёны свою найденную на ночь девку! Он воспитывал меня, как единственного ребёнка и наследника! Меня, не его!..

– В вас текла одна кровь, – прошептал Лоренц, коснувшись решётки двери. – Разве место у власти может быть важнее жизни родного человека? Разве…

«Мне жаль иногда, что он не дворянин».

Юноша замер.

«Я спасу дворового кобеля».

Пальцы его задрожали.

– Не может, не может такого быть, – прошептал он, глядя в отчаянные и пустые глаза Юлека. – Споры всегда можно решить, можно, слышите меня! Вы пошли по такому лёгкому пути… разве достоин такой выбор человека, который хотел осесть в управе?..

– Я же сказал, да, – хмуро отозвался тот, так и не подняв голову, – что вам, первому и законному сыну, это не понять. Со стороны всегда виднее, ась, ВашСиятельство?

– Замолчите, – тихо проговорил Лоренц. Виноватое лицо Эберта не выходило у него из головы. – Замолчите, замолчите! Я не вынесу повторять это снова… – едва слышно добавил он. Значит ли это, что и он должен простить? Простить, не желать избавиться, не нанести вред, помочь в жизни? А если, и правда, надобно отдать ему свои труды и своё место, чтоб не гневить больше Всесветного? Нет, нет никаких сил! За что, за что?..

– Вы признали свою вину перед доброй дюжиной человек, – глухо проговорил он, сжав в кулаках решётки. – И завтра вы будете повешены на рассвете вместе с фратейскими пленниками. Если у вас остались дети, то они лишатся любого послабления, статуса и имущества. Ваше тело не будет погребено по правилам, по вам не отслужат упокойную. Больше я ничего не смогу сделать, – прошептал он, развернувшись к камере спиной. – Прости меня, Фрол.

Караульные проводили его уважительным взглядом. Было слышно, как Юлек глубоко, чуть дрожа, вздохнул, начал шептать слова молитвы, и в гневе ударил рукой по железной решётке своей камеры.

Голова была на удивление пуста. Что бы сказал мне Олаф, будь он рядом? Верно, то же, что и он сам – Юлеку. Родная кровь, которая не потерпит предательства… Батька не женился на девке. А у кого-то — женился, и тем родил новые споры. Под сердцем что-то тяжело защемило, да так, что дыхание перехватило. Лоренц опёрся на стены и закрыл глаза. Быть капризным наследником оказалось куда проще, чем благородным, великодушным младшим сыном. Но как можно требовать чего-то от других, не выполняя этого самому? Всех сынов и дочерей её… вспоминались образы то одного, то другого день после выезда из дома. Он же поклялся защищать всех, и Эберта, и Юлека, и сестрёнок, и Аннет… не посрамить честь офицеров… сможет ли закончить? Сможет ли исполнить клятву?..

– Господин, вам чем-то помочь? – бедная Анешка выглянула из-за двери. Лицо её было заплаканно. – Уже рассказала… на кухне, признаться, рады, что его… – она всхлипнула. – Хотят по Его Благородию ужин поставить и отслужить всем вместе завтра поутру. Так вам…

– Иди, – велел Лоренц, оборвав её речь. – Иди отдыхай. И разбуди меня, когда караул приедет со степей.

– Конечно, господин, как прикажете, – она поклонилась и снова юркнула за дверь.

Юноша в изнеможении опустился на кресло у окна. Из подвалов всё ещё доносились недовольные голоса, теперь уже слышно было и дозорных. Его ведь нужно будет опросить. Где, чем, когда. Они оставались одни в ночном склепе; разве сложно было б вынести оттуда детское тело? Если ещё и караульных загодя отправить в другие места… и никакого помилования, как бы ни просил народ. Вся деревня, верно, должна собраться. Отчаянно хотелось уснуть до самого возвращения караула; но, закрывая глаза, Лоренц видел Эберта, грустного и виноватого, как и всегда. Совсем недавно он сказал Фролу, что у него только сестрёнки. Как теперь он может называть его братом так легко? Однако же и вины самого Эберта в том не было. Он закрыл лицо руками. Всего несколько дней назад он получил письмо с Мерфоса. Не тот брат, не та любовница. Что вообще его действительно ждёт в родном доме, кроме вечных последствий неверного выбора, своего и чужого?

– Господин, – раздался тихий голос девки, – Ваше Сиятельство! Просыпайтесь!

Лоренц открыл глаза и зажмурился от света лучины. За окном тонкой полосой на горизонте забрезжил рассвет. Анешка стояла перед креслом и теребила пальцами свой фартук.

– Приехали, господин, – позвала она. – А господин Юлек-то замолчал уже давно, только храп и слышен. Приходили ещё с площади, поставили всё, сказали; так им с подвала велели строить ещё одну, и они…

– Хватит, – прошептал Лоренц. – Хватит. Где караул? Где пленники?

– Нет пленников, – раздался со входа недовольный голос Иржи. Раздался стук шагов, и он тоже встал рядом с Анешкой. – Двоих мы нашли мёртвыми. Ещё двух нагнали под виселицами еретиков. Еле шевелились. Своим ходом бы не дошли.

Сиятельство снова закрыл глаза. Это была слишком лёгкая смерть за всё, что они причинили деревне.

– А ещё двое? – слабо спросил он. – Их же было шестеро.

– Слепой и женщина смогли уйти, – глухо ответил солдат. – Засада. Я видел их флаг. Нас было слишком мало, чтоб пытаться одолеть стоянку.

– Слепой и женщина… – рассеянно прошептал Лоренц. Два самых ценных для них человека… почему же умерли остальные? Не чары жреца ли забрали их жизни? – Что с остальными? Где они?

– Трупы не трогали, – Иржи вздохнул. – А тех, кого пришлось добить, оставили прямо под виселицами. Решили, что так будет правильней. Там был наш, светлокожий. И один, который говорил на нашем.

– Надобно бы и в лагерь послать… – пробормотал Лоренц. – Хотя, верно, мы скоро уж уедем отсюда; вряд ли за полдня они соберутся напасть по такой погоде. Стоянка… странно, что остались по эту сторону.

– Они пошли в направлении гор, – просто ответил солдат. – Там, наверное, наши и не проходили, далековато от лагеря. Пошлём людей, если велите. Или можно уже собираться в дорогу всем с города? – он грустно усмехнулся. Господин поднял усталый взгляд и, помедлив, кивнул.

За окном послышались шум, топот и голоса. Деревенские дождались утра и поплелись на рынок. Гомон зазвучал совсем рядом, во дворе управы — никак, Юлека ждут под конвоем. Быстро же слухи расходятся! Лоренц тряхнул головой. Надобно избавиться ото всех лишних мыслей. Забудь, забудь про Эберта. О нём можно решить и позже; и о нём, и об Аннет, и о той самой обещанной молельне. Всё, что сейчас нужно сделать — это допросить бывшего старосту на глазах у всех его недавних подчинённых, да повесить его раньше, чем те забьют его камнями.

– Спустись в подвал, скажи, чтоб вели его к рынку, – наконец отозвался Лоренц. – Думаю, это зрелище многим будет по вкусу. Анешка ведь всем уже раструбила? – он покосился на стремительно краснеющую девку. – А после… после иди к Марте и собирай всех с города.