Трагическими для этого маленького кружка стали май, июнь и июль 1536 года. В мае — арестована и казнена Анна Болейн с пятью своими приближенными. В июне — обнаружен тайный брак между Маргаритой Даглас и сэром Томасом Говардом; оба преступника были арестованы и брошены в Тауэр. И, наконец, в июле умер Генри Фицрой, муж Мэри. В эти печальные месяцы Девонширский сборник пополнился, может быть, самыми своими трогательными записями. Во-первых, это стихи Маргариты Даглас, которая, в разлучении с супругом (из Тауэра ее отправили в другую тюрьму), писала стихи, ободряя своего любимого и восхищаясь его мужеством. А на соседних страницах Томас Говард, которому сумели на время переправить заветный альбом, записывал стихи о своей любви и верности. Два года спустя он скончался в своей тюрьме от малярии. История Девонширского альбома ярче многих рассуждений показывает, каким рискованным делом была куртуазная игра при дворе Генриха VIII. Неудивительно, что достоинствами дамы в том узком кругу, для которого писали придворные поэты, почитались не только красота, но и сообразительность, решимость, умение хранить тайну. И не случайно первым стихотворением, занесенным в альбом, оказалась песенка Уайета «Take hede be tyme leste ye be spyede»: Остерегись шпионских глаз, Любить опасно напоказ, Неровен час, накроют нас, Остерегись. В стихах Уайета многие вещи сознательно маскировались, зашифровывались. Загадка с именем Анны: «Какое имя чуждо перемены, хоть наизнанку выверни его?» — простейшая. Недавно критики обратили внимание, что образ сокола в стихах Уайета 1530-х годов может иметь дополнительное значение. Я имею в виду, прежде всего стихотворение: «Лети, Удача, смелый сокол мой!»: Лети, Удача, смелый сокол мой, Взмой выше и с добычею вернись. Те, что хвалили нас наперебой, Теперь, как вши с убитых, расползлись; Лишь ты не брезгуешь моей рукой, Хоть волю ценишь ты и знаешь высь. Лети же, колокольчиком звеня: Ты друг, каких немного у меня. Белый сокол был эмблемой Анны Болейн на празднестве ее коронования в 1533 году. Значит, можно предположить, что и эти стихи относятся к тому же «болейновскому» лирическому сюжету.[14] Они могли быть написаны, например, в 1534 году, когда Томас Уайет в первый раз попал за решетку (за уличную стычку, в которой был убит стражник). Там он, вероятно, написал и веселый сонет «О вы, кому удача ворожит…» — о несчастливце и вертопрахе, который, вместо того, чтобы радоваться весне, вынужден проводить дни на жесткой тюремной койке, «в памяти листая все огорченья и обиды мая, что год за годом жизнь ему дарит». Но маяться в веселом месяце мае Уайету пришлось недолго. Вскоре он был освобожден, и удача продолжала ему улыбаться. Томас Уайет Отвергнутый влюбленный призывает свое перо вспомнить обиды от немилосердной госпожи Перо, встряхнись и поспеши, Еще немного попиши Для той, чье выжжено тавро Железом в глубине души; А там — уймись, мое перо! Ты мне, как лекарь, вновь и вновь Дурную сбрасывало кровь, Болящему творя добро. Но понял я: глуха любовь; Угомонись, мое перо. О, как ты сдерживало дрожь, Листы измарывая сплошь! — Довольно; это все старо. Утраченного не вернешь; Угомонись, мое перо. С конька заезженного слазь, Порви мучительную связь! Иаков повредил бедро, С прекрасным ангелом борясь; Угомонись, мое перо. Жалка отвергнутого роль; К измене сердце приневоль — Найти замену не хитро. Тебя погубит эта боль; Угомонись, мое перо. Не надо, больше не пиши, Не горячись и не спеши За той, чье выжжено тавро Железом в глубине души; Угомонись, мое перо. Влюбленный сравнивает себя с галерным рабом, а даму со звездой
Пусть гавань близко и твой верный раб Гребет упорно, глубь надеждой меря, Но сделай так, пока он не ослаб, Чтоб вспыхнул твой огонь на темной сфере, Указывая верный путь галере. О Киферея, не видать ни зги — Зажгись, гребцам усталым помоги! Как тяжело в тумане и во мгле Плыть, холодея, из последней мочи; Лишь ты — его надежда на земле, В пучинах моря и в пустынях ночи. Когда удары ветра все жесточе И волны наступают, как враги, — Зажгись, гребцам усталым помоги! Так, мучась на одре своем без сна, Взываю я бесплодными ночами; Какой горою ты заграждена, Какими тучами и облаками? И заливаясь горькими слезами, Молю: хоть луч в потемках мне зажги, Явись, гребцам усталым помоги! Как раб, к своей прикованный доске, Забывший даже думать о свободе, Ищу тебя вблизи и вдалеке, Но ни звезды — на черном небосводе; О смилуйся, ведь силы на исходе, И не горят в тумане маяки: Зажгись, гребцам усталым помоги! In aeternum Я вечности, казалось мне, вкусил, Когда влюбился, и судьбу просил, Чтоб так любить достало сердцу сил В ту пору возлелеял я мечту Завоевать упорством красоту, Я знал, подобной я не обрету In aeternum. вернуться Southall R. The Courtly Maker. Oxford, 1964. P. 175–176. |
