Где прежде лот не доставал до дна,
В узлах зеленых сплошь, — там ходит жнец
И режет стебли волн косым серпом,
От трудится с утра и дотемна,
Текучих, зыбких не щадя сердец;
Прибой ложится пред ним пластом.
Невидимый прилив волнистых дней
Выносит с водорослями на песок
Любви бесплодной бесполезный хлам,
Средь вросших в берег ржавых якорей
Бродя, взывает детский голосок,
Тоскуя по дельфиньим островам.
Но не замкнется крышка сундука
Волшебного, пусть прах в нем и труха,
Не оскудеет блеском небосвод;
И будут вновь светиться жемчуга
На дне, и змей всплывать у маяка,
Пока морская вера не умрет.
Конечно, это романтические стихи, их интересно сравнить, например, с сонетом Китса «К Гомеру». Там тоже герой мечтает увидеть «the dolphin-coral in deep seas» — дельфиньи острова и кораллы в далеких морях. Но вещество стиха, его «виноградное мясо» совсем другое. Так и хочется сказать, что оно варилось в волшебном котле валлийских легенд.
Артуровская легенда тоже пошла из этих мест. Она была впервые записана упомянутым уже Гальфридом Монмутским, который поместил замок Камелот возле города Карлеона — основанного, как и Монмут, еще римлянами, — близ юго-восточной границы Уэльса. Латинская «История королей Британии», написанная сим ученым клириком и местным патриотом, была необычайно популярна в Европе в средние века, до нас дошло две сотни ее списков. Правда, многими учеными людьми еще тогда, в XII веке она была раскритикована как сборник домыслов и врак. Но ты попробуй так соври, чтобы эхо пошло чуть не на тысячу лет, чтобы и до сего дня снимались фильмы о короле Артуре и ставились спектакли о короле Лире и его дочерях, сюжет которой взят Шекспиром, в конечном счете, из той же «Истории» Гальфрида Монмутского!
Предводительствуемые Олей Кельберт, мы побывали и в Кармартене. И хотя точного места, откуда король Артур метнул свой знаменитый камешек, установить не удалось, нельзя сказать, что поездка была совсем напрасной. Все-таки одно место силы мы тут нашли.
Как известно, за право называться тем самым озером, хозяйка которого подарила Артуру его волшебный меч Эскалибур, спорят, по крайней мере, три равно достойных озера в Уэльсе. Зато по поводу родины Мерлина ни малейших сомнений нет. Это подтверждают и холм Мерлина в Кармартене, и замок Мерлина, и дуб Мерлина, в конце концов. Правда, дуба мы уже не нашли, от него остался только огромный почерневший пень, который за несколько лет до нашего визита выкорчевали и поместили в местный музей. И сразу же случилась невиданная буря и вслед за ней неслыханное наводнение. Потому что забыли старое предсказание: «Доколе стоит дуб Мерлина, дотоле стоять и Кармартену». Хорошо еще, что так обошлось.
Только тогда горожане спохватились и посадили на месте старого Дуба — новый, молодой дуб. Конечно, замена не полноценная; но мы постояли на том самом месте, под дубовыми ветвями — что-то от старой магии оно сохранило, какой-то прибыток древней мудрости я в себе ощутил.
Пора было отправляться дальше, вглубь страны — навстречу драконам, оборотням и всякой нечистой силе. Накануне поездки Кирилл Кобрин писал мне, делясь своим опытом путешествия по Уэльсу, и советовал посетить западное и северо-западное побережье, особенно Абериствит, Карнарвон, потрясающий замок Харлех и замок Бомарис на остров Энглси. Да не торопясь, а останавливаясь где на одну ночь, а где на две или на три.
Но я не был таким уж яростным охотником за достопримечательностями — скорее, домоседом, привыкшим добирать всё воображением. Да и названные Кириллом цены за ночь смущали. В прежние времена, помнится, можно было расплатиться парой звонких экю за ночевку четырех мушкетеров и четырех лошадей, включая сюда ужин и вино. Но с тех пор владельцы гостиниц безбожно подняли цены за постой, и где взять столько экю скромному путешественнику из «Индии духа», неизвестно. Ведь я паломник, а не турист. И мне не нужно целого чемодана впечатлений, довольно немногого, чтобы привезти домой и обрадовать моего поросенка.
Но все-таки в Сент-Дэвидсе мы побывали. Здесь в самой западной точке южного побережья был когда-то монастырь, где служил игумен Давид, прославившийся своей святостью и уже больше тысячи лет считающийся главным святым Уэльса. В полумиле от архиепископского храма море, обрывающийся вертикально берег, внушающие трепет скалы внизу и полуостров Дракон с бугристой спиной и обращенной к морю пастью. Этот берег я потом представлял, переводя «Короля Лира»:
Сэр, мы дошли. Та самая гора.
С обрыва этого и глянуть страшно.
Вороны, что летают там, внизу,
Отсюда сверху кажутся жуками…
<…> Шум прибоя,
Бурлящего у скал, не достигает
Так высоко… Нет, лучше отойти,
Чтоб вовсе голова не закружилась.
И теперь, когда я вспоминаю Сент-Дэвидс, мне представляется не нынешний собор, построенный в XII веке, а маленькая церковь у высокого берега, луна сквозь быстро бегущие тучи, обрыв, клокочущие внизу волны, а там дальше в море, среди накатывающих валов, вспыхивающий лунным серебром хребет Дракона. И темная фигура монаха на берегу в длинной рясе, глядящего в эту разверстую под ним бездну. Святой Давид и Дракон. Два главных символа Уэльса.
На обратный автобус мы, конечно, опоздали. Он отходил то ли в четыре, то ли в полпятого. Городок-то крошечный. Нас подвезла милая женщина, которая оказалась детской писательницей, живущей в Сент-Дэвидсе. «Тут тихо. Атмосфера вдохновляющая».
— А какие книги вы пишете? — поинтересовался я. — Реальные истории или сказки?
— Ближе к сказкам, — ответила она немножко загадочно.
Ракушка двадцать вторая Нортумбрия
(Монахи и легионеры)
Самым северным английским городом, который мне довелось посетить, был Дарэм. Сей городок невелик, но славен своим уникальным собором романского стиля на высоком берегу реки Уир. Вплотную к собору стоит укрепленный замок епископа; впрочем, ныне этот замок стал частью Дарэмского университета, в который я как раз и был приглашен на русскую кафедру с лекцией.
Лекция моя была посвящена «Поэме без героя» Анны Ахматовой. Выдвигалось много объяснений названия поэмы, в том числе самые неожиданные. Лев Лосев, например, обратил внимание, что аббревиатура этого названия ПБГ совпадает с известным сокращением слова Петербург — Пбг, а значит, поэма посвящена Петербургу. Вообще, многие исследователи делали главный акцент на мемуарном и эпическом аспектах этой вещи. Но ведь Ахматова — не летописец Пимен. Она — лирик, и только лирической могла быть поэма, преследовавшая ее все поздние годы. Только исповедью и «разгадкой жизни».
Не боюсь ни смерти, ни срама,
Это тайнопись, криптограмма,
Запрещенный это прием.
В «Прозе о поэме» Ахматова дразнит, интригует и в конце концов заключает: «Еще одно интересное: я заметила, что чем больше я ее объясняю, тем она загадочнее и непонятнее. Что всякому ясно, что до дна объяснить ее я не могу и не хочу (не смею)…».