Я вспомнил ощущение силы, окружившее неприметный многоквартирный дом.

— То есть, вы не шутили: если бы он не пошел по свое воле, пацана пришлось бы убить? — я почувствовал, как холодный пот течёт между лопаток.

— С детьми лучше всего работает правда, — кивнул шеф. — Ложь они чуют за версту. К тому же, теперь у него отличная мотивация хорошо учиться.

— То есть, это не навсегда?

— Ну разумеется, — Алекс улыбнулся, пропуская симпатичную барышню в коротеньких шортиках. — Поймёт, что его талант — это в первую очередь оружие, научится контролировать… А там — посмотрим. Печально, конечно, что сам он не сможет исполнять то, что сочиняет. Но так, по крайней мере, мир не потеряет великого композитора.

— Стало быть, главное — чтобы он не играл свои сочинения сам?

— В исполнении автора любое произведение становится лучше, полнее — ты согласен? А значит, производит наиболее разрушительный эффект.

— Но вы же свои стихи читаете.

— Только не в трезвом уме и доброй памяти, а так, по пьяному делу, — строго сказал Алекс. — И стишата самые позорные, писаные между делом. Не всерьёз. В-основном, в альбомах бывших любовниц, да на салфетках в ресторанах… Малец вот случайно сочинил ману, и произвёл, — шеф пошевелил пальцами в воздухе. — Вербальное воздействие. Сам видел, что из этого вышло. Представь теперь, что будет, если я… Впрочем, это уже не важно. «Он больше прекрасных стихов не писал, он стал властелином вселенной» — это были последние стихи, написанные моим другом Колей. Про меня. Про нас всех.

Офис Семаргла находился в Москва-сити, в отдельном, принадлежащем корпорации небоскрёбе. Стекло и бетон. Перед входом — бронзовая скульптура крылатого волка, величиной со слона.

— И даже не маскируются, — пробормотал Алекс.

Зверь припал к земле, готовясь к атаке. Зубы его были оскалены, клыки — длиной с мою руку. Под лапами бронзового хищника спокойно ходили люди. В его тени был даже устроен небольшой фонтан. Невысокие борта фонтана сплошь были заняты одетыми в серое клерками. Затянутые в узкие костюмчики, клерки скромно поедали бургеры и мясо по-каррски, из прозрачных пластиковых упаковок.

— Обед однако, — искательно произнёс я. От запаха мяса, поедаемого в непосредственной близости, кружилась голова.

— Вот встретимся с клиентом, потом и пообедаем. А мыслить лучше на голодный желудок.

И Алекс решительно шагнул в тень, отбрасываемую волком.

Впрочем, для встречи с клиентом было выбрано совсем другое место. «ТрактирЪ Первой гильдии купца Пугасова» — гласила деревянная вывеска над домиком из финского бруса, имитирующего старославянскую избу.

— Ну-ну… — скептически произнёс шеф, когда дверь трактира распахнул половой в красной шелковой рубахе.

Генеральный директор строительной фирмы с оборотом в двести миллиардов рублей сидел на голой лавке и хлебал щи. Ложка у него в руке была деревянная, с тонким отполированным краем и богато украшенной резными узорами ручкой. В навершье ручки была всё та же стилизованная голова волка…

Забавно, но примерно так я его себе и представлял: крупный дядька с плечами недавно завязавшего борца. Волосы длинные, стянуты в тугой хвост на затылке. Борода — перец с солью. Лицо румяное, мощное, из таких, что можно разглядывать бесконечно, следя за малейшими перепадами в мимике… Глаза — желтые, как у рыси.

Одет Пантелей Митрофанович Степной был в косоворотку ручной работы. Раньше такие попросту называли домоткаными… Что было ниже, я не видел, но на руке, которой он держал ложку, красовались часы. Марки я не узнал, но на вид, за их стоимость можно было купить весь этот трактир, вместе с хозяином и обслугой.

Рядом с ним сидел тип, про которого можно было сказать, что в обстановку тот не вписывается от слова «совсем».

Модный зауженный итальянский костюм, бриллиантовая булавка в галстуке, а чтобы купить такую рубашку, мне, скорее всего, пришлось бы продать все драгоценные первоиздания. И попросить взаймы у шефа.

Тип был гладко выбрит, стрижку имел модельную, с короткими висками. Он меланхолично ковырял какой-то зелёный салатик.

И только в наклоне головы, в хищном прищуре глаз, в манере кривить губы, поднося ко рту новый кусок, мелькало сходство.

Родственник. Очень близкий, скорее всего — сын.

Вспомнился молодой вервольф Митроха.

Тоже из их компании, — определил я.

— Садитесь, люди добрые, — широким жестом предложил глава корпорации. — В ногах правды нету.

И продолжил хлебать щи.

Сын поднялся, вежливо протянул нам с Алексом руку, и сел обратно только после того, как мы устроились. Подобострастия в нём никакого не было. Была спокойная вежливость хозяина, встречающего гостей.

Я поймал себя на мысли, что вот он, младший Степной, отлично вписывается в стеклянно-бетонные корпоративные джунгли. Он — вписывается, а старший, матёрый самец с деревянной ложкой — нет.

Однако доход компании говорит за него лучше, чем любые внешние данные, — одёрнул я сам себя. Так что не надо судить по одёжке.

Мы уселись — тоже на деревянную лавку, с жесткой спинкой. Стол, разумеется, был того же материала. Светлый дуб, если я не ошибаюсь. Красиво оструганное и любовно отполированное дерево словно светилось изнутри. Столешница была покрыта рушником с петухами, на котором был умело сервирован русский стол: сало в хрустальном блюдечке, с чесноком, с чёрным перцем, холодец, от которого шел терпкий запах хрена; отдельно — сметана, фаршированные мясным фаршем блины, копчёный окорок, нарезанный тонко, подобно лепесткам розы…

Скажу я вам, иметь превосходный нюх — та ещё канитель. У меня на глазах аж слёзы выступили. В поезде перекусить не удалось, да и с утра ещё маковой росинки во рту не ночевало… Честно говоря, я уже был готов наброситься на еду без всякого разрешения.

Пока мы усаживались, наш клиент доел щи, вытер ложку салфеткой, и отставил вместе с пустым горшком.

Кивнул парню в красной рубахе, и тот моментально притащил на вытянутых руках дымящийся самовар. Споро расставил чашки, блюдца, сахарницу с колотым сахаром, плошки с мёдом и вареньем, огромный таз имбирных пряников…

Я покосился на Алекса. Шеф сидел молча, небрежно закинув одну руку на спинку лавки, и заложив ногу на ногу. Можно было вообразить, что он устроился в мягком кресле, а не мается на жесткой, остервенело впивающейся в ягодицы, лавке.

— Не ожидал я, что до этого дойдёт, Алесан Сергеич, — крякнул старший Лесной, и потянулся к самовару. Тронул краник, в чашку хлынула дымящаяся струя кипятку. — Чтобы мне, в моей компании управляться мешали…

— Может, прекратим демонстрировать, кто здесь самый главный самец, и приступим к делу? — флегматично рассматривая ногти, спросил шеф.

— Отец очень рад вас видеть, — вставил младший. — И благодарен за…

— Я и сам могу поблагодарить, — рявкнул старший. — Если будет за что.

— Прости, папа, — глаза сына упёрлись в недоеденный салат.

— Старшой мой, — глазами указал Пантелей Митрофанович. — Генка. Заместитель, — слова он цедил неохотно. Словно выполнял данное кому-то обещание.

— Рад познакомиться, — Алекс приятно улыбнулся заместителю, и вновь перевёл глаза на директора. — Я так понимаю, вы не довольны тем, что ваше дело перешло в юрисдикцию совета?

— Мы, — тот навис над столом, почти опрокинув чашку с раскалённым чаем. — По разные стороны баррикад.

— Закон един для всех, — флегматично проговорил Алекс. — Я не могу его нарушать в той же мере, что и вы.

— Но решает, кто нарушил — Совет, — сказал директор, и раздвинул губы в улыбке. Или в оскале — клыки у него были крупные, желтоватые и очень острые. — И ты — как его подпевала.

— Так вы не нарушайте, — ласково посоветовал Алекс, тоже нависнув над столом. — И будет между нами мир и согласие.

Протянув руку к блюду, шеф взял самый верхний пряник, и откусив, начал жевать. Смотрел он при этом в глаза вервольфа, не отрываясь. Желтые, почти звериные, глубоко утопленные под надбровные дуги…