Я мог бы много чего сказать по этому поводу… Но просто кивнул. Пистолет за поясом был тёплым.

Оргия закончилась несколько неожиданно. Ситар издал последний полувсхлип-полувизг, змееженщины испарились, а на сцену вынесли медный тибетский гонг, и огромный масляно поблёскивающий детина в цепях заместо одежды, ударил в него специальным билом. Звук покатился по залу сумрачно и протяжно. Публика, приходя в себя, вскакивала, поспешно оправляя ширинки, юбки, чулки и рубашки.

Друг на друга старались не смотреть.

И словно бы потворствуя этому желанию, в зале погас свет. Пару секунд было темно, как в Марианской впадине — лишь огоньки сигарет, как маячки глубоководных рыб, озаряли бархатную тьму.

Затем на сцене начало разгораться багровое свечение.

За занавесом, сообразил я, запалили красный фонарь.

Свечение набирало мощь, в нём проступали изломанные тени — теперь девушки, переодетые египетскими мумиями, бились в экстатическом танце.

Информация поступала к нам только по зрительному нерву, никакой музыки не было. В зале стояла гробовая тишина, не считая хорового сопения.

Вот среди девушек появилась тёмная иератическая фигура в острой шапке жреца, вот она взмахнула руками, отбрасывая мантию за плечи, и перед публикой предстала тень обнаженного человека. В красном свечении угадать, было ли на нём что-то, кроме шнурков от мантии, не представлялось возможным.

— САТАРИАЛ — затянула фигура густым басом. — ЛЮЦИФУГ, ГАМЧИКОТ…

— ООО — вторила публика.

Потом пошло что-то на древнееврейском, я не разобрал. Выделялись только имена: Асмодей и Элохим. По-моему, всё это был обыкновенный набор слов.

Вокруг начали закручиваться энергии — возможно, теллурические. Воздух сгустился, в нём проявились тёмные и светлые полосы, которые свивались в ленты, или змей, и струились над публикой. Змеи то и дело прядали к головам гостей, и целовали их в макушки…

На заднике сцены показались рога. Они были громадные, как присной памяти Близнецы-башни, но постепенно мельчали, и наконец стало ясно, что перед нами находится обычный козёл. Во лбу его сияла пятиконечная звезда, а туловище было покрыто чёрной жесткой шерстью.

— ЧОЛОМ ЙОСОДОТ, — продолжал распевать колдун. — ТОГАРИНИ, БЕЛЬФЕГОР…

Козёл мелко дрожал. Глаза его, желтые, как мёд, с квадратными зрачками, походили на крошечные факелы.

Обойдя по кругу козла — противосолонь, чтоб вы понимали, — колдун принялся совершать над ним летучие движения руками, и в какой-то момент в одной из его рук возник изогнутый серп, а в другой — чаша.

Публика реагировала сдержанным восторгом.

Колдун пал на колени — животное, растопырив все четыре ноги, продолжало мелко дрожать и прядать куцым хвостиком.

Тогда Колдун подставил чашу под горло козла и занёс серп.

— А ну, оставь животинку в покое.

Голос был спокойным, даже ленивым. Но разнёсся, я полагаю, до самых глухих уголков зала. Потому что звучал он, как колокол. Как набат. Некоторые от неожиданности даже пригнулись, прижимая ладони к ушам.

Колдун, прервав песнопения, застыл с поднятой рукой. На лице его было такое же точно удивление, как у человека, которого совершенно неожиданно застали в нужнике, со спущенными штанами. Только понимаешь, расслабился, газетку сел почитать, а тут…

Я испытал схожее чувство, углядев на сцене, рядом с колдуном, Амальтею. Была она в обычном своём прикиде: чёрные, сильно подведённые глаза, фиолетовая помада, косуха и сетчатая майка под нею, а также высокие сапоги-ботфорты и кожаные шорты до середины бедра…

— Кочепатки, говорю, от скотинки убрал, — повторила она уже обычным голосом, и выпустила из фиолетовых губ огромный розовый пузырь бубль-гума. Тот лопнул, и жевачка вновь исчезла с глаз, а челюсти девушки заработали с удвоенной силой.

Козёл, почуяв спасение, сорвался с места, боднул колдуна в пах — тот согнулся — и побежал куда глаза глядят.

— А это что, тоже входит в программу? — раздался шепот трезвеющей публики.

— Кто эта девушка?

— Я думал, крещение будет чисто символическим…

— Дьявол, — рядом со мной материализовался Алекс. — Надо выручать сотрудницу…

Колдун уже опомнился и отдышался, и хищно размахивая серпом, бросился на Амальтею.

Трость в руке Алекса щелкнула, и вместо неё вдруг образовалась шпага, взмахнув которой, шеф бабочкой нырнул на сцену.

Я бросился за ним, на ходу доставая пистолет, но кто-то поставил мне подножку, и я полетел носом в бетон, пистолет выскочил из руки, и завертевшись, скользнул под чьи-то ноги.

Публика хлынула в стороны. Вскочив, я всё-таки догнал пистолет, а когда выпрямился с рукоятью в руке, Алекс уже скакал по сцене, отбивая шпагой атаки серпа.

Я замер на мгновение, пытаясь определить, где Котов, где Антигона… И в этот момент шею мне сдавило, как клещами, а пахнущий насваем голос прошипел в самое ухо:

— Думаешь, гадёныш, я тебя не узнал?

— Ахххмедд… — просипел я. Воздух в лёгкие почти не шел, язык провалился куда-то в глотку, ноги беспомощно сучили по полу.

— Стой спакойно, сука. Гавари: сам меня нашел, или падсказал кто?

Сделав громадное усилие, я расслабился. Безвольно обвис, заставляя Ахмеда принять вес моего тела на себя. А потом оттолкнулся ногами и ударил затылком назад, надеясь, что там окажется его нос… Ахмед разжал руки.

— Ссу-кка… — пробулькал он сквозь кровь, и в ту же секунду пригнулся и бросился на меня. Обхватил за туловище и попытался повалить.

Ужом вывинтившись из захвата, я обхватил его шею.

Таким макаром топтались мы минут пять, ничего не замечая вокруг. Ахмед был хорош — приёмы греко-римской борьбы, дзюдо, еще что-то, я — откуда что взялось — припомнил все навыки, вбитые инструкторами в учебке… Мне не хватало массы, зато доставало прыткости и увёртливости.

Пистолет куда-то улетел. Страх, что кто-то его поднимет, и не будь дурак, примется палить, прибавлял сил.

Вокруг было столпотворение: энергия, которую вызвал к жизни колдун, породила безумие, бешенство немотивированной агрессии. Минуту назад совокупляющиеся в экстазе парочки теперь с не меньшим воодушевлением дубасили друг друга, кто чем мог.

Пожилые девушки размахивали ридикюлями, с визгом, с присвистом наскакивая на папиков. Те отбивались дорогими часами, как кастетами. Хипстеры выдирали друг другу хвостики. Скинхеды дрались молча, остервенело, разрывая друг другу рты и тыча пальцами в глаза.

В поле зрения попал Котов: он умело гасил поползновения на свою персону в зародыше. Кто-то блевал, получив удар в живот, кто-то стоял на коленях, лелея поврежденную руку, кто-то, прикусив губу, молча полз прочь по-пластунски.

Откуда-то сверху, со сцены, доносилось меканье козла…

Внезапно я выскользнул из захвата: над Ахмедом, расставив ноги в тяжелых ботинках, стояла Антигона. В руке она сжимала горлышко тёмной квадратной бутылки. Террорист лежал на полу, вниз лицом, разбросав ноги и руки.

Свитер мой спереди был покрыт кровью вперемешку с соплями, и я содрал его, отбросив в сторону. Волосы Антигоны словно бы жили собственной жизнью: тугой узел развязался, и огненно-рыжие пряди парили вокруг бледного лица, как живые.

Кивнув в знак благодарности — горло саднило, и говорить я пока не решился — я попытался взглядом найти пистолет.

— На, — рядом материализовался Котов и сунул мне в руку холодную, слегка липкую рукоять. — Пробиваемся к выходу, — скомандовал майор. — Держитесь за мной.