— Саша! Проснитесь, вам снится кошмар.

Господь свидетель, я был рад слышать её голос.

— Мириам? — в шею словно воткнули раскалённый штырь, который пронзил горло и трахею, и уже почти вышел с другой стороны… — Что… случилось?

— Вы кричали. Я подумала, что вам снится кошмар.

— Да, спасибо. Спасибо, что разбудили, — сев, я потёр лицо.

— Саша… Почему вы не сказали, что вас укусил тератос?

Я отнял руки от лица.

— А это важно?

— Станет важным. После заката.

— В смысле? — меня начинала страшно бесить манера Мириам всё время говорить загадками. И ждать, что я сам во всём разберусь… — Что случится после заката?

— Вы станете вампиром.

Я рассмеялся. Несмотря на боль в шее, несмотря на жжение во всём теле — словно по моим венам текла не кровь, а расплавленное серебро…

Я хохотал, не в силах остановиться. Ржал, как конь. На глазах выступили слёзы… Вытерев их, я с удивлением посмотрел на руку и обнаружил кровь.

— Вампиров не бывает, — сказал я. — Брэм Стокер, Энн Райс, Стивен Кинг — они всё выдумали. Это литература. Поэтический образ, архетип, который волнует умы и будоражит воображение.

— Ох, простите, что я воспользовалась поэтическим образом, — в голосе Мириам вдруг прорезались ворчливые нотки. — Просто я не хотела ранить ваши нежные чувства. Но если вы таки настаиваете: с наступлением ночи вы станете упырём. Вурдалаком. Тем, кто откликается на зов…

— То есть, тератосом?

— Амальтея отлично постаралась: вычистила укус от трупного яда. Но слюна… Она проникла в вас слишком глубоко. Вы будете всё больше жаждать крови. Станете бояться солнечного света. Перейдёте на сырое мясо… А желудок человека не приспособлен так же хорошо, как у плотоядных животных. В ваш мозг будет поступать слишком мало энергии. Вы деградируете, и в конце концов… — она обречённо махнула рукой.

— Но я…

— И ведь всего этого можно было избежать, скажи вы мне сразу, — перебила она. — Я бы дала вам лекарство.

— От этого существует лекарство? — удивился я. — От вампиризма?

— Лекарство существует от всего, — бросила Мириам. — Даже от смерти. Господи, Саша, вы даже не представляете, как я на вас зла!..

А я вдруг всё понял. Этот подвал, тёмный и глубокий… Я, укушенный тератосом, превращающийся в вурдалака, в кровососущего упыря… Мириам рядом со мной — тёплая живая девушка…

Это была ловушка. Да, Алекс так и говорил — тогда, ночью, в клубе. Но он не знал, что ловушка уже захлопнулась. Так же, как не знали и девчонки, отпуская меня на его поиски, как не знал и я сам.

— Почему с заходом солнца? — спросил я угрюмо.

— Да просто потому, что на перестройку метаболизма требуется десять — двенадцать часов. Через трое суток процесс станет необратимым. Намного раньше — если вы попробуете живую кровь.

Ловушка, — билось в голове. — Разумеется, расставлена она была на Алекса. Я — лишь пешка, инструмент, с помощью которого хотят досадить ему. Заставить разозлиться. Побудить совершать необдуманные действия.

— Чёрт!.. — крикнул я, ударив кулаком по ящику. — Чёрт, чёрт и чёрт… — деревяшка треснула, от неё откололась длинная острая щепка.

— Не зовите его, — буркнула Мириам. — А то он может и ответить.

Я счёл её слова неудачной шуткой. А потом уставился на щепку…

— Скажите, Мириам: вампиров действительно можно убить, загнав в сердце кол?

— Кого угодно можно убить, загнав в сердце кол, — сердито ответила она. И шмыгнула носом. — С деревяшкой, воткнутой в грудь, жить таки некомфортно.

Я зажал деревяшку в руке. Так, чтобы она не видела.

— Помните, вы говорили, что отец всегда знает, где вы? — спросил я. Она молча кивнула. — Значит то, что нас найдут — всего лишь вопрос времени, — она вновь кивнула, впрочем, без всякой надежды. — Но если я стану вурдалаком… Они могут прийти слишком поздно.

— Саша, что вы задумали? — подозрительно спросила Мириам.

— Мы с вами в тесном закрытом помещении, — сказал я. — Когда во мне начнутся изменения — вам просто некуда будет деться.

— И вы хотите…

— Чтобы вы убили меня. До того, как…

— Ладно, хорошо, — сказала она.

— Хорошо? — я ожидал, что придётся спорить, доказывать свою правоту, угрожать, что сделаю это сам — брошусь на деревяшку грудью…

— Глупо погибать обоим. Будет лучше, если выживет хоть один из нас, верно?

— Да, — я сел на ящик рядом с ней. — Конечно. Разумеется. Вы абсолютно правы.

— Но пока что… У нас есть время, — добавила она.

— Значит, вы согласны меня убить? — хотелось уже расставить все точки над «И».

— Если в этом возникнет необходимость — да, — сказала она, приблизив свои глаза к моим. Удивительно: за последнее время я начал отлично видеть в темноте. — Поверьте, Саша, я знаю: нет участи горше, чем сделаться живым мертвецом. Потерять бессмертную душу и никогда, никогда не получить спасения… Поэтому я сделаю для вас всё. Когда придёт время. А пока…

— Что? — я чувствовал её дыхание на своих губах. Оно отдавало мятной жвачкой.

— Будем надеяться на чудо.

Её губы прижались к моим, язык проник в мой рот, и это было удивительно. Чудесно.

В тот момент, когда я забыл обо всём, кроме тёплых и чуть солёных губ Мириам, над нашими головами разверзся белый квадрат, свет из него упал вниз тяжелой плитой, и ослепил меня так сильно, что я закричал. Показалось, глаза залили расплавленным свинцом, а кожа вспухает, кипит, и слезает с костей.

— Ну вот! Стоит отвернуться, и молодежь уже занимается чёрт знает чем.

Голос был знакомый, немного усталый и бесконечно раздраженный.

— Алекс?

— Нет, Господь-Бог. Спустился с небушка специально, чтобы вытащить твою непутёвую жопу из переделки. Поднимайтесь. У нас мало времени.

— Вот видите, Саша! — улыбнулась Мириам. — Чудо случилось. Стоило его подождать?

Ступени были самыми обычными, и ступив на нижнюю с некоторой дрожью, мы легко поднялись наверх.

Алекс разговаривал о чём-то с Гиллелем. Над бассейном — с другой стороны дома — поднимался чёрный дым.

— Скажи, Мириам… ты действительно смогла бы меня убить? — говорил я тихо, чтобы никто, кроме неё, не услышал.

— Нет конечно, дурачок, — она завела за ухо непослушный локон. — Я согласилась, просто чтобы не тратить время на споры.

— Но… Ты же сама сказала: я превращаюсь в вурдалака, и с наступлением темноты…

— Я ни за что не убила бы тебя, — перебила она. — Потому что верила: чудо случится. Собственно, это и произошло… — она улыбнулась, и помахала рукой отцу.

— Ты ненормальная, — я даже немного разозлился. — Нельзя вот так вот, плюнув на всё, полагаться на «авось».

— Авось и чудо — это две большие разницы, — она глянула на меня так, словно я вновь сморозил глупость. — Разуй наконец глаза, любимый.

И она ушла. Встала рядом с отцом, обняла его, чмокнула в бородатую щеку…

А я прирос к месту. — Она назвала меня «любимый».

Это не укладывалось в голове, превосходило любые, самые смелые мои мечты…

Она назвала меня «любимый».

Так легко, спокойно, словно делала это сотню раз в день.

— Чего лыбишься, кадет? — из оцепенения меня вывел Алекс.

Подойдя неслышно, как он это умел, взял твёрдыми пальцами моё запястье, послушал пульс. Зачем-то похлопал по щеке — шлепки отдались в голове колокольным звоном. Заглянул в глаза, сильно оттянув по очереди нижние веки.

— Э-э-э… — протянул он досадливо. — Досталось тебе, кадет. Что ж ты так… неосторожно?

— Про вурдалака — это серьёзно? — спросил я. Ожидал: он рассмеётся, переведёт всё в шутку.

— Как эпитафия. Которую ты, как любитель литературы, можешь написать сам. Пока ещё есть время.

Я сглотнул сухим горлом. Посмотрел на солнце.