Диким взглядом я оглядел стол. Корки чёрного хлеба. Остатки селёдки в хрустальной рыбнице. Перья зелёного лука, варёная, уже остывшая и подёрнутая серой патиной картошка. Груда яичной скорлупы. Тарелка с прилипшими листиками лаврушки, горошинами чёрного перца и одинокой обгрызенной жопкой солёного огурца.

Посреди этого натюрморта возвышалась литровая бутыль «Арктики». Плескалось в ней на самом донышке…

— Вы что, пьёте? — тупо спросил я. — Утро же на дворе.

— Поминки затянулись, — пожал плечами шеф. — Да садись ты, не мозоль зрение.

Антигона молча встала, пододвинула мне табурет и отвернулась к плите, загремев какими-то крышками.

Я рухнул на него, как подкошенный. Ещё раз посмотрел на свои руки — да нет, ожоги от белого серебра никуда не делись…

Очень хотелось пощупать Алекса, но я не решился.

— А чего ржали, как кони? — честно говоря, шок у меня был почище, чем в кровати, сразу после пробуждения…

— Гиллель еврейские анекдоты травит, — пояснила Антигона, ставя передо мной тарелку, полную пухлых золотистых оладьев. Они были политы сметаной и малиновым вареньем. — Я таких смешных отродясь не слышала.

— Анекдоты? — мысли у меня в голове скакали, как блохи на сковородке. — Значит, всё кончилось? Пашка с Петькой?.. Те девочки в воздухе?..

— Увезли по больницам, — сказал отец Прохор, чинно прихлёбывая из блюдца. — Дистрофия и полное истощение организма. Но они выкарабкаются. Молодежь — она крепкая…

Я моргнул. Чудо-отрок выглядел молодо, как никогда. Волнистые волосы свободно спускались ниже плеч, обтянутых канареечной майкой с надписью «Нирвана». На запястье правой руки, в качестве браслета, был накручен пёстренький хипповский платочек… И только крест на груди поблёскивал тускло и сурово, как немой укор совести — легкомысленному прикиду святого отца…

Котов был в растянутой тельняшке, из-под которой выбивалась татухи с чёрными мессершмитами и парашютом…

Хафизулла был сам собой. В сиреневой косоворотке, с расчёсанной на пробор бородой, с головой, обмотанной чистым вафельным полотенцем…

Гиллель, девчонки, Алекс — все были обычными, повседневными. И такими живыми, что у меня свело скулы. В глазах защипало, я отвернулся.

— У меня созрел тост, — Алекс поднялся, и принялся недрогнувшей рукой разливать остатки водки. — За то, что все вы живы. Потому что умирать, господа — это стрёмно. Зато нет ничего приятнее, чем посидеть с друзьями на собственных поминках… За вас, сукины дети.

Все выпили. Я проглотил водку, как воду, и только потом почувствовал огненный шар в животе.

Гиллель и отец Прохор внимательно за мной наблюдали. По-видимому, ждали, когда я свалюсь в жутких корчах, изрыгая пену и чернея лицом… Но когда этого не случилось, они заметно расслабились и успокоились.

— Вот что крест животворящий делает, — шепнул сторожу, как бы между делом, чудо-отрок. Тот лишь усмехнулся.

А шеф тем временем вновь поднялся, оправил шелковый халат, зачем-то переставил пустую рюмку, и посмотрев на меня влажными глазами, объявил:

— Поздравляю, кадет. Ты принят в агентство «Петербургские тайны» на полную рабочую ставку.

Голову вновь пронзила вспышка. Блеск цепи, тяжесть креста…

— И… что это значит?

Я поёжился. Если на испытательном сроке довелось пережить… такое, что будет дальше?

— Да ничего особенного, — улыбнулся шеф. — Просто теперь ты допущен к ночным экскурсиям.