Шеф молчал. Я уже упоминал: молчать он умел совершенно особенно. Так, что собеседнику непременно хотелось заполнить пустоту…

— Верно, вы об этом прочли в интернете? — высказал я догадку. — Кто-нибудь мог опубликовать архивные списки купцов — особенно, первой гильдии. А случай с Варей Селёдкиной мог широко освещаться в прессе того времени. И тоже попасть на просторы интернета из сохранившейся в библиотеке газеты. Что до преступления на Гусарской…

— О нём я тоже прочёл в интернете? — невинно спросил Алекс.

— Ну да, — я развёл руками. — А где же ещё?

— Вопрос к тебе, кадет. На засыпку: как я мог узнать почерк преступника, спустя семьдесят лет после совершенного им преступления?

Алекс поднялся и направился к прихожей.

— Но ведь имитатор как-то узнал? — крикнул я ему вслед. — Не может же такого быть, чтобы…

— Ну конечно не может, — мягко улыбнулся шеф с порога. — Однако есть.

— К тому же, случай пока всего один, а вы говорили о…

— Уже два, — оборвал меня Алекс и кивнул в окно. — Ты что, ничего не слышишь?

— Ну, машина подъехала. Наверное, Антигона решила оставить «миника» в гараже… Или клиент. На «ночную экскурсию» — я сделал кавычки в воздухе.

— Вот именно «клиент», — невесело рассмеялся Алекс. — Это майор, кадет. Они нашли еще одно тело.

В этот момент в дверь позвонили…

У нас не было новомодных домофонов или камер слежения. Особняк располагался в собственном небольшом парке, к крыльцу под портиком, обрамлённому псевдоримскими колоннами, вела каменная дорожка. Ворота же, чугунные, двустворчатые, никогда не закрывались.

Кошки, собаки, а в одном случае — улетевший от хозяйки попугай, — бродили по нашему саду невозбранно. Но ни разу я не видел, чтобы сквозь ворота прошел случайный человек. Ни заблудшие туристы, ни мальчишки, ни бродяги, которых в этой части Петербурга хватало, ни разу не преступили невидимую черту, охраняющую особняк.

— Где? — спросил, едва открыв дверь, Алекс.

— На Пушкарской, — запыхавшись, выдохнул Котов.

— Большой или Малой?

— В Пушкарском саду. Аккурат рядом с детской площадкой, подлец. Мы, конечно, всё оцепили…

— Едем.

Алекс стремительно скрылся за своей дверью, я бросился наверх. На ходу скинул пижамные штаны и майку, впрыгнул в джинсы — чистые и даже поглаженные, они лежали на кровати.

В голове звякнул звоночек: когда я спускался, мои единственные джинсы были закинуты в угол, скомканы и прикрыты разворотом Большой Медицинской энциклопедии — на них были пятна крови, и я собирался замочить штаны на ночь, в холодной воде…

Амальтея, которую я считал своей личной благодетельницей и доброй феей, сидела на кухне, ни на минуту не отлучаясь.

Алекс, правда, несколько раз выходил, и даже помнилось, что слышен был скрип ступенек… Но не стал бы шеф заботиться о моём скудном гардеробе?..

Мысленно пообещав выбрать время, зайти на сайт магазина, адрес которого давно уже болтался у меня в закладках, и прикупить одежды, я ссыпался по лестнице и как раз успел влететь в Хаммер перед тем, как шеф завёл мотор.

— Ну что ты копаешься? — мрачно буркнул он. Хаммер развернулся, разбрасывая шинами гравий.

Мигалки Котовского Фольксвагена маячили впереди.

Я хотел осторожно как-нибудь намекнуть, что в его состоянии за руль не то, чтобы не рекомендуется, а категорически нельзя, и уже открыл по этому поводу варежку, но тут же закрыл.

Шеф был трезв, как стёклышко. Руки его уверенно крутили штурвал, глаза смотрели пронзительно и ясно, и даже перегаром от него не пахло.

Будто пили мы с ним весь вечер не сорокоградусную, а берёзовый сок, к примеру.

— Может, позвонить отцу Прохору и узнать, как там девушка? — робко предложил я.

— Она в коме, — Алекс, навалившись на руль, вписывался в крутой поворот, и поэтому голос его звучал немного сдавленно. — И пока мы не прищучим мерзавца, из оной не выкарабкается.

Дальше мы гнали молча. Благо, что мигалки и полицейская сирена разгоняли толпу на дороге не хуже лиса, пробравшегося в сонный курятник.

На этот раз жертвой был парень. Почти мальчишка, лет шестнадцати, не больше. Лежал он на подтаявшем, чёрном от городской сажи сугробе. Он был гол, и изображал Витрувианского человека. Что характерно: так же, как и давешняя девушка, ни спиной, ни ягодицами или пятками пацан не касался земли.

Иголок не было. Зато шею его крепко перетягивал узкий чёрный шнурок. Кожа вокруг шнурка набухла и почернела, а лицо мальчишки отливало трупным синюшным колером.

На всём его теле не было ни одного волоска. Что это — природная особенность, или же алопеции поспособствовал маньяк, я не знал. Но скорее предполагал второе. Тем более, что на пальцах пацана — и на руках и на ногах — не было ногтей.

Они не были вырваны. Ни крови, ни ссадин или болячек я не заметил. Ногти словно были удалены хирургическим путём, можно сказать, ювелирно.

И еще одна деталь. Её я тоже заметил не сразу, но когда увидел, никакого логичного объяснения придумать не сумел.

Конец шнурка, которым была обмотана шея мальчишки, был туго натянут параллельно земле и уходил в никуда. Можно было представить, что он привязан к дереву, например, но мы этого дерева не видим, слепое пятно у нас на том месте, где стоит дерево.

Вот как-то так.

— Не трогай! — закричал Алекс одному из одетых в белый пластиковый костюм лаборантов — те собирали улики. Всякие там ниточки, волоски и прочую ДНК, которую преступник, по глупости, обронил рядом с местом преступления…

Лаборант как раз хотел перерезать шнурок, чтобы тело можно было увезти.

— Не трогайте ничего, — уже тише сказал шеф. — Собирайте манатки и проваливайте.

— Но Сергеич, его же надо в морг… — неуверенно возразил Котов.

Здесь, В Пушкарском саду, кроме двух машин полиции, нашего Хама и микроавтобуса, который привёз лаборантов, никого не было. Возможно, чины и впрямь уверовали в то, что тела грозят новым штаммом вируса и не хотели рисковать.

Но что гораздо ближе к истине — постарался Котов. Как я уже говорил, этот хитрый майор из убойного отдела имел совершенно мифические полномочия. Как Господь-Бог, например. Или начальник спецслужб, генерал Кулебякин.

— Сестра, может, в реанимацию? — спрашивает больной, — Шеф состроил глумливую рожу. — Нет. Врач сказал в морг, значит, в морг… Вы опять не догадались проверить пульс?

— Да какой тут пульс, Сергеич? Трупные пятна видишь?

— Это совсем не то, Яша, — начал объяснять Алекс, но тут же вызверился на лаборанта: — Не надо трогать верёвочку! Я же вам говорю… Парень жив, хотя с виду и не скажешь. А шнурок — это, можно сказать, пуповина. Если перерезать — тогда точно в морг. Кадет, набери отца Прохора, — это уже в мою сторону. — Пусть высылает бригаду.

— Доппельгангер, — сказал отец Прохор, глядя на шнурок.

На этот раз служитель церкви прибыл лично. Хилый отрок лет семнадцати — на вид. Тощей сивой бородёнкой, узким греческим носом и громадными библейскими глазами он напоминал Христа, с фресок Андрея Рублёва. Одет не в традиционную монашью рясу, а в джинсовую куртку и смешную розовую кенгурушку с капюшоном, драные джинсы и тяжелые скинхедовские ботинки. Стянутые в тощий хвостик волосы змеились по спине, поверх громадных, нарисованных на джинсе крыльев и надписи «Ангелы…» дальше было неразборчиво.

Увидев впервые, я принял его за панкующего на Невском хиппи, но узнав поближе, решил, что сей чудо-отрок не так прост, как кажется.

— Вы думаете, что на другом конце шнурка находится еще одна жертва? — перевел для непосвященных — меня и майора Котова — Алекс.

— А тут и думать нечего, — басок у святого отца был хрусткий, как утренний ледок на реке, но угадывалась в нём непреклонная неотвратимость снежной лавины. — Это близнецы. Петька и Пашка. Они у меня при церкви обретаются. Блаженненькие они. Или убогие — кому как.