— А волосы и ногти? — спросил я. Почему-то именно эта особенность не давала покоя…

— Маниак здесь ни при чём, — глаза отца Прохора напоминали тёмное лесное озеро с картины Васнецова. — Они с детства такие. Мать, покойница, постаралась… С тех пор отроки умом и тронулись. Безобидные они. Тихие. И от церкви далеко не отходили, — отец Прохор тяжело вздохнул. — Я почему и приехал: пропали ребятки. Ещё с вечера…

— Чем-то он их сманил, — задумчиво сказал Котов.

— И это объяснимо, — кивнул святой отец. — Конфетами. У нас вся округа знает, что близнецы на шоколад падкие. Всяк, кто к нам в церковь шел, гостинец нёс. Чудотворцы они, Петр и Павел, — продолжал говорить отец. — Кому чирей заговорить, кому катаракту снять… Вот люди и благодарили, — он посмотрел на шефа. — Как думаешь, Алексашка, не по твою ли душу супостат? Уж больно почерк знакомый.

— Вы о маньяке? — встрепенулся Котов.

— О нём, сердешном. Мыслиться мне, неспроста он в Петербург пожаловал, — кивнул отец Прохор. — Что-то ему здесь надобно.

— Ладно, это всё лирика, — майор рубанул рукой по воздуху. — Нам-то как быть? С улицы как это безобразие убрать? Парк ведь, утро скоро… Люди ходить начнут.

— Нужно добраться до второго, — уверенно сказал шеф. — Иначе, без летального исхода, мы с места не сдвинемся.

— Нет его здесь, — меланхолично ответил служитель церкви. — Я бы почувствовал. Увезли куда-то Павлушу…

— Нам сигналов не поступало, — качнул головой Котов. — Если б где ещё такое нашли — мы бы знали.

— А ему обязательно быть на улице? — спросил я. — Ну, понимаете… Может, близнец находится где-то в доме. В подвале, в сарае, в какой-нибудь яме, наконец.

Шеф с отцом Прохором переглянулись.

— Есть одно место, — нехотя сказал Алекс. Отец Прохор согласно поджал губы. — На Трамвайном.

— Плохое место, — согласился Котов. — Три убийства в год — как минимум.

— Проверим? — спросил я. Хотелось хоть что-нибудь сделать. Не было мочи стоять просто так, и смотреть на голого задушенного пацана…

— Возьми с собой майора, — благословил отец Прохор. — А мы с Алексашкой здесь посторожим. Авось, что-нибудь проклюнется.

— Маскирнуться бы нам, — сказал Котов, когда мы вышли на проспект, к Хаму и припаркованным мигалкам.

— Что Хаммер, что ваши сине-белые… — проговорил я.

— Штука очень заметная, — подхватил майор.

— Возьмём такси?

— А чего!.. — пожал плечами майор. — Только не вызывай. Частника словим.

— Его отследить труднее будет, — кивнул я.

Частник отыскался быстро: пожилой узбек на Приоре. Мы с Котовым завалились на заднее продавленное сиденье. В салоне пахло мокрой псиной, а на резиновых ковриках отыскались следы громадных грязных лап…

— Сенбернара подвозил, — охотно пояснил водила, словно угадав невысказанный вопрос. — С хозяйкой. Конторы такой заказ не берут, а мне — какая разница? Лишь бы платили.

— Дождь был вчера, — сказал Котов. — Сегодня вроде бы сухо.

— Но лужи-то не просохли, — резонно возразил узбек. — В парикмахерскую ехали, — добавил он. — Стрижка, брижка… Специальный одеколон для собак.

— Да нет, только когти подстричь, и убрать неприятный запах изо рта, — вспомнил старый анекдот майор.

Водила мелко захихикал.

Дом на Трамвайном торцом смотрел на улицу. Скучное серое здание в шесть этажей, явно нежилое.

— Проклятый домик, — повторил майор, окидывая взглядом слепые окна без стёкол.

Кое-где в проёмах пузырилась строительная плёнка, порванная, свисающая лохмами. Кирпичная облицовка давно осыпалась, придавая фасаду вид беззубого старушечьего рта.

— Десять лет назад это началось, — продолжал майор. — Повесился один жилец. Ну, повесился — и ладно, земля ему пухом. Через год — второй, за ним — третий. И всё самоубийства. Следаки плечами жмут, и пишут отказ: чует жопа, что не всё гладко, а придраться не к чему. Затем в одной из квартир утечка газа случилась. Всю семью накрыло. Подвал затопило — подземный ручей проклюнулся… И сделались казни египетские: тараканы, блохи, крысы всех мастей. Народ начал съезжать. Продать, конечно, не получалось. Бежали, как есть: к родственникам, к знакомым, в коммуналки… Вот седьмой год домик и стоит. Что ни год — убийство. То бомжиху за пузырь водки зарезали, то депутата за долги пришили… Снести дорого, а жить не хочется. Грешили, правда, на институт галургии — во-о-о-о-н он там, — майор указал направление.

Я порылся в памяти.

— Галургия — это вроде как солевые промыслы, сульфаты…

— Где имение — а где вода… — согласился Котов. — Да и далековато до него.

— А почему Алекс… — я поискал подходящее слово. — Не занялся? Или отец Прохор?

— Таких домов в Питере, знаешь сколько? — доверительно наклонился ко мне Котов. — А Сергеич у нас один, за всё про всё. Попик так вообще только по людям работает.

— Не любишь ты отца Прохора, — наконец я сумел облечь в слова смутные ощущения.

— Странный он, — согласился майор. — Молодой, а…

— Ведёт себя, как старый.

— Сергеича Алексашкой кличет.

— Будто шеф — мальчик на побегушках.

— Но доверяет ему Сергеич, как самому себе, — подытожил майор.

— А значит, и нам можно, — согласился я.

— Но что-то в нём… — Котов неопределенно пошевелил в воздухе пальцами.

— Значит, будем приглядывать, — кивнул я. — И за шефом, и за…

— Друг другом.

Доставая на ходу оружие, мы пошли в захламлённый двор.

Прошлогодний бурьян стоял, как строевой лес. В нём были протоптаны узкие тропинки, которые, так казалось издалека, вели не к подъездам, а к подвальным слепым окошкам.

— Кошки, — шепнул Котов, пробираясь по узкой колее. На плечи, на голову ему сыпались сухие семена… — Это хорошо. Кот — животная такая, что абы где жить не станет.

— Тропинки старые, — так же шепотом ответил я.

В кураях, по краям дорожек, обретались потемневшие от времени прошлогодние бутылки, мятые пластиковые стаканчики, выцветшие до белесого картона пачки от сигарет… Но ничего нового, яркого, здесь не было.

Накрыло меня у первого подъезда. Как во сне: вижу дверь — древнюю, с облупившимися кудрями краски, вижу дверную ручку, длинную, с коваными бронзовыми набалдашниками… А ухватить не могу. Всё время промахиваюсь. Краска под ногтями, сухой древесный запах — а сама дверь будто в пятом измерении.

У майора получилось лучше: он распахнул створку пинком — та гулко ударилась о стену, подняв клубы пыли. И пошел в подъезд он тоже первым: «Стечкин» в правой руке, прижат к груди, в левой же — фонарик. Выключенный.

Косых лунных лучей, похожих на тусклые пыльные столбы, в подъезде хватало. В углах колыхались пыльные полотна паутины, стены изрисованы так, что живого места нет, пол усыпан битой штукатуркой вперемешку с мусором.

В пыли, на лестнице, темнели чёткие следы.

— Мужские, — кивнул Котов, включив фонарик на краткий миг. — Рубчатая подошва «Адидас», размер сорок второй. Свежие — день или два назад.

Сердце гулко бухнуло: неужели всё так просто? Но рассудок не согласился.

— Идём по следам? — спросил я. Даже тихий шепот в пустом помещении разносился на несколько этажей.

— Проверим, — согласился Котов. — Прикрой.

Мягко перекатываясь с пятки на носок, он взлетел на два пролёта, махнул…

Следующие два пролета — в пределах видимости — были мои, потом — опять майора…

Двери в квартиры являли собой лишь символ. Многие отсутствовали, другие висели на одной петле, третьи были разломаны и опалены… Но следы упорно вели наверх, под крышу.

— Стой, — я тронул майора за плечо, когда тот уже схватился за потолочную скобу — открыть люк. — Напасть на след в первом же подъезде — не слишком ли много везения?