— А я вообще везучий, — улыбнулся Котов и толкнул створку люка.

Нам на головы посыпались птичьи перья.

— Вот куда кошки повадились, — сказал Котов, наполовину всунувшись в люк и оглядывая сумрачный длинный чердак.

— Голуби, — кивнул я, вытягиваясь рядом.

Стоять было неудобно: на узкой лесенке, рядом с габаритным Котовым, не повернуться.

Окутало душное влажное тепло, набитое птичьим пухом. Словно мы оказались в перине. Лёгкий пух кружил в воздухе, снегом оседал на косые балки крыши, но при малейшем дуновении взметался в воздух.

— Только самих птиц не видно, — сказал Котов, вглядываясь в пуховую метель. — Странно.

Через чердак мы выбрались на крышу — слуховое окошко зияло выбитым стеклом, да и тянуться было невысоко.

В первый миг, на крыше, вскружил голову простор. Ветер бил влажной ладонью прямо в лицо, куда бы я не повернулся. Над головой клубились облака. Под ногами хрустел старый битум, валялись ошмётки рубероида.

Старые антенны неровным частоколом громоздились вокруг, на них болтались оборванные провода…

— Вот они, птицы-то, — сказал Котов, зайдя за низкую будочку, выстроенную из разнокалиберных досок, и светя фонариком куда-то, куда я пока не видел.

И тут меня накрыло второй раз. Крыша представилась бесконечным чёрным морем расплавленной смолы, и нельзя было сделать и шагу, чтобы не попасть в это липкое, засасывающее месиво, из которого не будет возврата.

Котов завяз в смоле уже по-пояс. Он ворочался, как гигантский, вооруженный «Стечкиным» бегемот, и от потуг его по смоле расходились ленивые блестящие круги…

— Стой на месте, Яков Иваныч, я тебя вытащу, — крикнул я.

Оглянувшись вокруг, заметил длинную доску, прислоненную к поребрику на краю. Потянувшись, я достал эту доску, перекинул Котову, упал на неё пузом и осторожно пополз… Доска вытянулась в узкий подвесной мост, а под ним образовалась исполинская пропасть. На дне её, еле слышно, грохотала река…

— Да что с тобой, Шурик?

Очнулся я, сотрясаем в могучих объятиях майора. Небо заворачивалось в воронку, из которой, наподобие крема из кондитерского шприца, лезла удушливая стылая мгла… Моргнув, я понял, что мгла из воронки не лезет, а напротив, втягивается вверх, делая воронку всё шире и нажористее.

— Рядовой Стрельников, стоять смирно!

Зычный сержантский клич привёл меня в чувство. С головы будто сняли пыльный мешок, в лицо ударил ветер, пахнущий мокрыми перьями, помётом и… ну да. Следовало догадаться. Кровью.

Доска, по которой я полз, спокойно лежала на рубероиде, который если чем-то и пугал, то лишь гигантскими трещинами, в которые проросла трава.

Кровью и помётом пахло от мёртвых голубей. Они устилали пустой участок на крыше, прямо за той будочкой. Но устилали не беспорядочно, а в форме пятиконечной звезды. Холодные трупики влипли в битум, маховые перья полоскались на ветру…

— Да какой же урод такое устроил? — прошипел сквозь зубы майор. — А голуби-то, как на подбор: белые, породистые…

— Так ты их тоже видишь? — удивился я.

Думал, голуби — это тоже глюк. Как пропасть под доской.

— Дак не слепой же, — Котов злобно хмыкнул. — Ну, найду гада…

Тела доппельгангера в пентаграмме не было.

Мы облазили весь дом, от подвалов, сырых, с тучами комарья и гнуса, до последней комнаты в последней квартире.

Нашли мёртвого бомжа — давнишнего, труп уже успел истлеть… Видно, бедолага заполз сюда ещё по осени, спасаясь от холодов, да так и не вышел.

Больше — ничего.

Меня всё ещё штормило. Особенно если заглянуть сверху, в квадратный проём лестничного пролёта — виделась та самая пропасть, с грохочущей рекой на дне.

Обратно на Пушкарскую ехали в майорском фольксе — независимо друг от друга решили, что прятаться больше не имеет смысла.

Брезжило утро.

Провозились мы с тем домом, почитай, до самого света.

— Идлибский котёл? — тихо спросил майор, когда мы рухнули на заднее сиденье. Машину вёл молодой сержант, которому по уставу надлежало быть слепым, глухим и немым.

Кивнув, я в свою очередь спросил:

— Афган?

— Кандагар. И Чечня.

— Ну что, майор, будем приглядывать?

Мы молча пожали друг другу руки.

— Автограф, — сказал Алекс, выслушав нашу историю. — Знал, что я вспомню про это место. И просто хотел сказать: — Это я.

— Он нас опережает, — кивнул Котов.

Были мы у нас, в особняке.

По дороге на Пушкарскую выяснилось, что ехать туда уже не надо. Отец Прохор со своим женским отрядом, установил вокруг пацана палатку — снаружи казалось, что там ведутся земляные работы. И учредили дежурство, из крепких богомолок.

Больше пока придумать ничего не смогли.

— Он это, — кивнул святой отец, осторожно отхлёбывая раскаленный чай из блюдца. — Кому ж ещё…

— Но я убил его своими руками, — тихо сказал Алекс. — Две пули в голову, три — в грудь.

Кого? — хотел спросить я, но постеснялся.

— Таких пуля не берёт, — вздохнул чудо-отрок. — Проклятие диавольское его бережет…

Я переводил взгляд с шефа на святого отца, и ничего не понимал. Также, как и майор.

— Мне кажется, вы, ребята, играете краплёными картами, — наконец сказал Котов. — А ну, выкладывайте всё, как на духу.

— Тайное знание сие, — сварливо нахохлился чудо-отрок. — Не для мирского уха.

— Это мой город, — майор воздвигся над щуплым монашеком, как Гаргантюа. — И всё, что в нём происходит — моё дело.

Алекс посмотрел на отца Прохора.

— Нам всё равно понадобится помощь, — сказал он. — К тому же, коготок увяз…

— Как увяз, так можно и вытащить, — заупрямился святой отец. — А грех на душу…

— Всю ответственность беру на себя, — веско, словно кошелек с рыжевьём, бросил майор.

Ну вот и очередной выбор, — подумалось, когда все взгляды скрестились на мне.

— Разумеется, я в деле.

Хотел сказать также напористо и внушительно, как Котов. Но вышло, как всегда.

— За тёзку я ручаюсь головой, — поспешно сказал шеф. — Тем более, что он видит.

— Талант сей редок зело, — согласился отец Прохор. — И в деле нашем незаменим.

— Рассказывайте.

Майор встал в дверях, загородив плечами проём. Как бы намекая: пока не расколетесь — не выпущу.

— Барон Андон фон Зее, — начал Алекс. — Глава Тевтонского ордена с одна тысяча двести восьмого по одна тысяча тридцать девятый. Был на короткой ноге с папой Гонорием третьим. В одна тысяча двести одиннадцатом его пригласил король Венгрии Андраш, для помощи в борьбе с половцами. Тевтоны разместились на юго-восточной границе Трансильвании, и построили несколько замков, в том числе Розенау, Мариенбург и Кройцбург.

— В тридцать девятом барон фон Зее был заколот собственными солдатами, — тихо сказал отец Прохор. — Его обвиняли в колдовстве, поклонении дьяволу и питии крови из отворённой вены живого человека.

— В тысяча триста седьмом, — вновь подхватил Алекс, — некоего барона фон Зее видели на стенах Акры, в составе войска герцога Д’Артуа, где он проявил невиданную свирепость по отношению к врагам. Ходили слухи о необыкновенной живучести барона, а также о том, что на поле брани он кусал сарацин в шею и пил кровь, — поднявшись, он включил кофе-машину, подставил чашечку и нажал на рычаг. Машина плюнула паром и выдала густую, как грязь, струю эспрессо.

Пока шеф готовил кофе, майор, отворив форточку, закурил. Я присоединился.

— Далее следы бывшего великого магистра теряются, и всплывает он уже в одна тысяча семьсот тридцать втором, под именем барона Зеботтендорфа, — говорит Алекс, вновь устраиваясь за столом, рядом с отцом Прохором. — Тесно сотрудничает с графом Сен-Жерменом и обещает прусскому королю Фридриху добыть Философский камень из крови девственниц… Потом его видели на Руси, в компании некоего сына ямщика Распутина; а спустя почти пятьдесят лет — в ставке Гитлера. Что удивительно, не сменив ни имени, ни титула… Но ничего у них не выходит: Адольф приказывает бросить хитрого шарлатана в печь Саласпилса: секрет бессмертия немецкому диктатору никак не даётся.