— О чем поговорить? Нет никого недоразумения. Как видишь, брак по расчету во благо семьи, это не моя судьба.

Это было какое-то сумасшествие, особый, темнейший оттенок бреда. За эти прошедшие полгода, мы не очень то и общались, так, постольку поскольку, только при необходимости. Она — дитя золотых дворцов, а я — спиногрыз из захолустья на краю обжитых земель. К тому же беглый убийца, нищий преступник без каких-либо перспектив. И она об этом прекрасно знает.

Это табу. Черная метка. Костеродные никогда не связывают себя узами брака со слугами, даже если эти слуги из бывшего Высокого рода. Ее род — одна из богатейших семей Золотой марки, образующих совет кланов управляющих маркой. Даже Наместник при всем своем влиянии и богатстве был им не ровня. В этом мире вассалы могут быть связаны только с вассалами. Семьи правителей вроде ее никогда, даже если небо упадет на землю и поменяется местами с бездной, не примет сына крестьян, беглого убийцу в род в качестве жениха невесты, любимой дочери, наследницы.

И одно гребаное колечко подаренное по незнанию традиций, только из жалости, не сможет этого изменить.

— Вы же это не серьезно, да? — Спросил я с надеждой. — Это какая-то шутка.

— Алисия, он даже не знал про эту традицию. Ты совершаешь большую ошибку. — Подала голос стоящая сзади меня Элизабет.

— Никакой шутки и ошибки. — Она взяла второй рукой за кольцо, покрутив его на пальце, и блестящим глазом посмотрела на меня и улыбнулась, ее лицо слишком пострадало, так что мимика сохранилась только на левой стороне и улыбка выглядела жутковато. — Дарий сам мне сказал, что я красива и что любой парень это подтвердит. И подарил мне это кольцо.

Я, возведя очи горе сел рядом с ней.

— Алисия, это не самая лучшая идея из тех, какие я слышал в этой жизни.

— Ты же сам недавно назвал меня умной.

— Я говорил об уме, но я не имел в виду благоразумие. Кажется, ты забыла, кто я, нахрен, такой.

— Что-что, а галантность из тебя так и прет, кавалер хренов! — Тут же огрызнулась она. — Любую даму сразишь наповал.

Я смотрел на нее не понимая, персоной Алисия была крайне занятной. Вот она, носит себя аки королева, с прямой как палка спиной. То панибратски хихикает как с лучшим другом. Как по мановению руки, становится очаровательной, а вот плюет ядом, что твоя гадюка. Да, она мне нравилась, потрясающе красивая и умная, начитанная. И полученное в абсолютно неравном бою увечье для меня ничего не значило. Но, я никак не мог быть ей парой. Все это понимали. Я понимал ее подавленное состояние, ей изуродовали лицо, забрав красоту. Но я совершенно не понимал, зачем она это делает. Зачем она взяла это кольцо, если это традиция ее народа. Зачем всем сказала, одев на палец, на котором носят обручальные кольца. Хотя я ей одел на указательный.

— Мне думается, что кроме лица тебе повредили еще голову. Ты не понимаешь размеры проблем? Я нищий безродный, беглый преступник…

— Для меня это ничего не значит. — Прервала она меня.

Я повернулся и посмотрел на Лизи с плаксивой гримасой, означавшей: «И за что мне это наказание?», ища поддержки.

— Алисия. — Начала было она, но нас прервала подавальщица.

Она бесцеремонно вклинилась между нами и бухнула рядом на стол несколько кружек с элем. Которые несла в одной руке схватив их за ручки. Пена залила весь стол, заставив нас отпрянуть и извиваться, спасаясь от нее, а она хладнокровно набросил на лужу грязную тряпку. Алисия тут же схватила одну и отсалютовала:

— За нас.

— Потом поговорим. — Раздраженно бросил я и ушел на свое место. А Элизабет сокрушенно покачала головой. На что Алисия лишь улыбнулась и пожала плечами, приложившись к кружке пенного эля.

—…Вот ведь…сучка, а. Даже я дар речи потеряла. Как именно мы овдовеем? Ты уже придумал?

— Мы не будем ее убивать Полночь.

—…Нет?..

— Нет. Давай потом поговорим. Тут полно народу, я не могу с тобой шептаться.

Полночь пропыхтела что-то невнятное в отношении ушлых сучек и тупых идиотов, что дарят им кольца, но замолчала. Нам притащили на подносе зажаренного с медом и яблоками целого порося, а отдельно для Лизи запечённого цыпленка. И по просьбе Франко хозяйка достала несколько бутылок вина. Мне пришлось раскошелится еще на несколько золотых. Потому что народ требовал банкета. А отпраздновать, что остались живы, было не лишнее.

Только там, в таверне, после непонятно какой бутылки вина смешанной с элем и золотым вином до всех дошло осознание. Что все действительно прошло, и кошмар который был столь близок, миновал.

Мы пили, чтобы забыть, потому что остались живы и дышали, потому что даже в темнейшую из ночей может найтись повод для праздника. Цена была справедливой, улыбки широкими, и я чувствовал умиротворение.

Так что мы пили, радуясь тому, что выжили, и горюя о погибших.

Золотое заливало красное и пенное, и мы тонули в сладостном гомоне и радостном смехе товарищей. Сбрасывая усталость и переживания, как сбросили до этого промокшую до нитки, грязную верхнюю одежду. Загадочные ненавистники допили свои пинты и вышли, одарив нас яростными взорами, оставив нас со своими переживаниями и пьяным угаром. Мы долго сидели, отбросив все сословные предрассудки — почти друзья, объединенные страхом и надеждой.

Когда почти все было съедено и выпито мы переместились наверх, в выделенные нам четыре комнаты допивать остатки. Нас было восемнадцать человек, и в каждой получилось четыре-пять человек. Молодых и пьяных подростков, обоих полов. Которые со всем пылом молодых сердец желали сбросить напряжение. Проследив, что никого мы не забыли, я еще раз прошелся по комнатам: кое где еще кружили вихри пьяного веселья. Но это уже были самые стойкие. Но постепенно и они слегли под действием выпитого и тяжелой словно горный хребет усталостью.

Мой мозг в наступившей темноте был возбужден, словно от воздействия ударной дозы кофеина. Я лежал прислушиваясь к храпу, который то сливался в рокочущий унисон, то вновь распадался на отдельные свистящие вздохи и хрипы. И через свистящие звуки наполняющую таверну беззаботным сладким сном я услышал шаги. Тихие как дыхание младенца и мягкие словно шелк.

Она прокралась по комнате на цыпочках к моей кровати, нависнув сверху, обдав ароматом вина и медового мыла. С губ слетел тихий и нежный, как шепоток, вздох:

— Дарий, ты спишь?

Я молчал, ничего не отвечая. Отвернувшись к стенке и делая вид что сплю.

— Я ведь знаю, что ты не спишь.

— Нет, я сплю.

— Если спишь, почему ты мне отвечаешь?

— Это просто кошмарный сон.

— Вот как?

— Да.

— И о чем твой кошмар?

— Ох, лучше не спрашивай. Он о назойливом голосе, прерывающем мой первый безмятежный сон за многие недели.

— Так вот какие у тебя кошмары? — усмехнулась Алисия за моей спиной.

— Сон становится все кошмарнее. Этот голос не затихает.

Тихий смех ветерком обвился вокруг меня.

— Подвинься, — прошептала она бесцеремонно пихнув меня бок кулачком.

— Послушай Алисия, я продолжаю считать, что ты не понимаешь, что делаешь, и совершаешь самую большую ошибку в своей жизни. — Проворчал я, поворачиваясь лицом к ней.

Она ничего не слушая улеглась рядом, подложив под обожжённую часть лица ладошку. Ее лицо было буквально в парей дюймов от моего, и я кожей лица чувствовал, как она дышит.

— Ты правда считаешь, что это можно будет исправить? — Тихо спросила она устроившись поудобнее.

— Уверен в этом. Но ты не переводи разговор.

— Знаешь, Дарий, — проговорила она медленно, — ты нравишься мне.

— В самом деле? — отозвался я.

— Ты знаешь, что тогда, когда ты вызвал Алонзо в круг. Он прям несколькими минутами ранее, обозвал меня ряженой шлюхой. А мою семью жалкими торгашами. Какое же было мое удивление, когда он появился в кругу с тобой. Наши семьи веками соперничают. И видеть, смерть своего кровника, который только-только тебя унизил, это почти самое лучшее, что есть на свете.