Мэй достал из кармана свой медиатор, у него их всегда было с десяток. Один для игры, а запасные для фанатов, с которыми мы могли столкнуться. Он проверил гитару, отрегулировал, а затем сыграл ноты, которые я написал. Мне нравилось как ноты звучали в голове, но когда Мэй проиграл их на Fender, то словно оживил несколькими простыми движениями запястья. Хейс был за рулем. Как только Мэй начал играть, Эйнджел, на переднем сиденье, полез в сумку и достал любимую пару барабанных палочек.

Он начал делать свою импровизацию, основанную на том, что играл Мэй.

— Конечно, я должен быть за рулем. Я тоже хочу играть.

Я фыркнул на возмущение Хейса, но понимал, что он чувствует. Вокалистом и гитаристом был я, ритм-гитаристом — Мэй, а бас-гитаристом — Хэйс. Большую часть работы над некоторыми песнями брал на себя Мэй, потому что, когда мы выступали, я проводил чертовски много времени, общаясь с аудиторией и бегая вокруг, как курица без головы. Единственным человеком, который никогда не менял инструменты на сцене, был Эйнджел. Он хорошо умел играть на гитаре, был прекрасен на клавишных, но на барабанах творил магию. Потянувшись в сумку Эйнджела, я достал разные виды чистой нотной бумаги, которую он всегда носил с собой для таких случаев.

Я начал записывать то что играл Мэй.

Он начал с моих заметок, затем импровизировал и вдруг один аккорд в середине небольшого сета вызвал у меня озноб. Это изменило всё представление. Ничего не сказав, я просто позволил ему продолжать. Он повторял одни и те же аккорды несколько раз, пока не хотелось добавить что-то новое.

Потом я сконцентрировался на Эйнджеле, взял нотный лист для ударных и стал записывать то, что слышал по ходу звучания. Поскольку он не играл на настоящих барабанах, я не мог слышать музыку как он. Мне было понятно, на какую клавишу он бьёт, когда барабанит по инструменту, но поскольку барабанный бой не был моим талантом, то приходилось немного напрягаться, чтобы услышать, как он это делает.

— Эйнджел, — произнес я. — Пятая нота, напольный том или средний?

— Ни то, ни другое, высокий.

Вот о чем я говорил: если бы он играл на своих барабанах, я бы услышал разницу. Эйнджел повернулся на месте, посмотрел на лист, на котором я писал, и сказал:

— Брат, нет. Отдыхайте на четырех тактах, а это, — он указал на десятую ноту, — должно быть ударной установкой, а не хай-хетом.

Я опустил взгляд на лист и нахмурился. Выхватив его у меня из рук, Эйнджел взял из сумки свой маркер, повернулся на сиденье и исправил место, где должна была быть барабанная дробь.

— Извини, чувак.

— Не стоит, — сказал Эйнджел. — Сейчас ты гораздо лучше слышишь нужные ноты, чем несколько лет назад, когда был полным сосунком.

Это был самый двусмысленный комплимент, который я когда-либо слышал.

Возобновив работу, я снова сосредоточился на Мэйе и записал те дополнения, которые пропустил раньше. Улыбнулся, когда Хейс включился в процесс и подсказывал Мэю, какой аккорд куда добавить. Внося поправки, использовал отдельный лист для баса, который мог слышать, даже если он не играл. В своей голове я слышал гитару Мэя. Когда записал это, показал ему, и он кивнул:

— Это будет звучать.

Дал взглянуть на лист с нотами Эйнджелу и Хейсу.

— Бесит, что мы не можем проиграть все прямо сейчас, — ворчал Хэйс. — Я уже слышу это, брат. Дерьмо будет огненным.

— Правда? — Засиял я. — Как только вернемся в Саутволд вечером, проиграем то, что есть и посмотрим как получится.

— Я думал, у тебя сегодня свидание с Фрэнки.

Я сложил маркер и ноты обратно в сумку Эйнджела, пока Мэй укладывал гитару в чехол. Опять пригнул голову, когда он перекидывал инструмент через плечо в багажник. Этот засранец снова чуть не снёс мне башку своими маневрами.

— Я иду проведать ее очень больную маму, — напомнила я ему. — Это не свидание. Сказал же, мы договорились быть друзьями.

«Как, чёрт возьми, ты собираешься быть «просто друзьями» с той, о которой пишешь так, будто она единственная женщина в этом мире, имеющая значение?»

Я не ответил Эйнджелу, потому что вообще не имел представления о том, как буду «просто дружить» с Фрэнки. Ни малейшего. Она просила меня о дружбе, а я не представлял как покину тот дом, без возможности увидеть ее вновь. Я пришел извиниться, но за то короткое время, что мы провели вместе, понял: не хочу продолжать жить жизнью, в которой нет ее.

Я слишком сильно скучал по ней.

— Оставьте его в покое. — Хейс взглянул на друга. — Пусть он сам во всём разберётся.

Неожиданный перерыв в допросе по поводу моей личной жизни. Уже счастье! Мой телефон начал звонить, но увидев, кто это — я застонал.

— Это Крис.

Крис Харрисон был нашим менеджером, а общение с ним иногда было утомительным. И под «иногда» подразумевается «всегда».

— Я не разговариваю с ним. — Пробурчал Эйнджел. — Он напрягает меня, когда мы готовимся к выходу на сцену. Этот парень — мохнатый бурдюк.

— Мохнатый зад. — Поправили мы втроем.

За эти годы Эйнджел перенял кое-что из нашего сленга. Некоторые выражения казались ему забавными, но иногда он путал слова и мы его поправляли.

— Как скажете. — Эйнджел хрюкнул. — Его волнение вызывает волнение у меня.

— Включаю громкую связь.

И пока никто не успел возразить, я ответил на звонок.

— Привет, Крис, — звонко проговорил я. — Ты на громкой связи.

— Ребята, бл*дь, где вы? — Поразительно громко заорал он в трубку. — Вы должны были быть в прямом эфире на «Rock Stop» двадцать пять минут назад.

Я поежился.

— Мы уже в пути, мужик.

— Мы буквально в десяти минутах езды, — сказал Хейс. — Застряли в пробке.

Лондон известен многими вещами: пробки одна из них.

— Вы должны были выехать на интервью раньше!

— Крис. — Мэй глубоко вдохнул и выдохнул. — Помни о дыхании: вдох-выдох.

— Отвали, Мэй, — проворчал Крис. — Ребята, могу придумать много оправданий для вас. Люди любят плохих рокеров, которые кричат миру «да пошел ты». У ваших фанатов это дерьмо в тренде. Но они ждут вас в эфире. СМИ будут говорить об этом, знаете же.

— Приятель, расслабься, — призвал я. — Можно всё исправить с помощью одного маленького твита.

Выхватив телефон из рук Мэя, вышел из его аккаунта в Twitter, вошёл в свой, несколько раз постучал по экрану и вуаля — кризис предотвращён.

— Что за твит? — Голос Криса повысился на октаву. — Риск, не смей, бл*дь, ничего писать в твиттере…

— Поздно.

— Ублюдок! — огрызнулся Крис. — Из-за тебя у меня высокое давление, придурок.

Я хихикнул.

— Я устранил проблему.

Крис продолжил ругаться, а затем прочел то, что я написал.

— Лондон, мы любим тебя, но чёрт возьми. Этот проезд — отстой.»Rock Stop», мы в пути. Взрослые леди Грешницы, оставайтесь мокрыми для нас. Все остальные Грешники, обновляйте страницу. Держитесь, мы едем!

Эйнджел фыркнул.

— Я только что ретвитнул это.

Все засмеялись.

— Риск, — хмыкнул Крис, — когда придешь туда и тебя спросят, встречаешься ли ты с Норой, обязательно пошути об этом, но также дай понять, что свободен. Грешникам понравилось, как ты отшил репортеров, которые загнали тебя в угол вчера вечером. Это было в тренде в Твиттере пять часов подряд.

— Понял, — протянул я. — Не волнуйся так сильно, мужик. Мы дали миллион интервью.

— Я напряжен, пока всё не закончится.

Я фыркнул.

— Если упоминается реабилитация, будь честен настолько хочешь. Поддержка во время твоего выздоровления была огромной.

Это было приятно слышать.

— Понял. Все ли в порядке для концертов на следующей неделе?

— Все билеты распроданы. Три концерта на стадионе «Уэмбли» — это больше, чем «в порядке», тупоголовый британец.

Мы рассмеялись, нисколько не обидевшись.

— Но, да, — продолжал Крис, — все в порядке. Команда уже в Лондоне. Монтаж начался сегодня утром, поскольку ваша сцена нестандартная, мать её так, и нужно время, на установку, проверку и безопасность. Какое сегодня число… Та-а-к четверг, одиннадцатое. Первое шоу состоится в понедельник пятнадцатого. Вы четверо должны быть на стадионе в полдень четырнадцатого для саундчека, проверки костюмов, полной репетиции и прочего.