Это ранило меня. Сильно.

— Спасибо, Фрэнки, — сказал Эйнджел после того, как Риск вышел из закусочной. — Э-э, было приятно познакомиться с вами.

Развернувшись, он почти бегом догнал Риска, который уже был на улице. Мгновение я просто не могла пошевелиться. Не верится, что человек, который так ужасно со мной обошелся, Риск. Мой Риск. Я была ошеломлена, но лишь на мгновение. Обида быстро переросла в гнев. Не успев опомниться, я вылетела из закусочной с деньгами в кулаке и бросилась за мужчинами.

— Риск!

Он остановился на полпути к яркой спортивной машине.

— Никаких автографов, Фрэнки, — сказал он. — Прости.

Я чуть не споткнулась от шока.

— Автографы? — Пробормотала я. — Ты что издеваешься надо мной? Мне не нужен твой чертов автограф, Риск Келлер.

Он посмотрел на Эйнджела, который увлечено разглядывал землю, а затем снова на меня.

— Фото тоже нет.

— Господи, чувак. Остановись.

Я проигнорировала их обоих.

— Что с тобой? — Требовательно спросила я. — Почему ты так со мной обращаешься?

— Обращаюсь с тобой как? — Он моргнул. — Я едва тебя знаю, Фрэнки.

Не смей плакать.

— Когда-то ты меня знал. — Сказал я, выпрямляясь. — И я знала тебя. Обращаться со мной так, будто я ниже тебя только потому, что официантка, просто отвратительно, Риск.

— Я не могу вспомнить время, когда ты была ниже меня, Фрэнки. Только когда была сверху.

От обидных слов я даже отступила на пару шагов от него. Было бы не так больно, если бы он меня ударил.

— Не могу поверить, в то что ты только что сказал. — Мой голос дрогнул. — Кто ты?

— Риск Келлер. — Он подмигнул. — Ты меня больше не знаешь, Фрэнки. Люди меняются.

— Ты прав! — Огрызнулась я. — Люди действительно меняются. Ты точно уже не тот Риск, которого я когда-то знала. Он не был таким жестоким, как тот, кто сейчас стоит передо мной.

— Может быть, ты не знала меня так хорошо, как тебе кажется, Вишенка.

Услышать свое прозвище из его уст было как удар под дых.

— Я знала тебя вдоль и поперек, ты, гребаный засранец! — Заорала я. — Как смеешь ты бросать тень на наши отношения и так обращаться со мной!

— Думаю, эти отношения были испорчены в ту секунду, когда ты бросила меня, мягкие губки. — Он наклонил голову, явно, помня о нас больше, чем показывал. — Что? Неужели моих денег тебе недостаточно? Это легкие деньги. С этими чаевыми ты сможешь продержаться пару недель.

Друг Риска Эйнджел перевел взгляд со своего друга на меня и обратно. Ярость обожгла мои вены и я почувствовала, как лицо обдало жаром. Скомкав пачку банкнот, которые он дал мне на чай, швырнула их ему в лицо, как простые обрывки бумаги. Риск не вздрогнул, но его взгляд стал жестче, а поза — тверже.

— Я работаю в этой закусочной с тех пор, как мне исполнилось шестнадцать. — Вздернув подбородок, я посмотрела ему прямо в глаза. Глаза наполнились непролитыми слезами. Ну и пусть. Я закончу. — Я не миллионерша, как ты. В моей жизни нет роскоши в виде денег и никогда не будет. Каждый пенни, который когда-либо заработала, я заработала тяжелым трудом, а ты имеешь гребаную наглость относиться ко мне как недостойной. И это только потому что ты чертовски богат и можешь дать кому-то тысячу фунтов на чай, как будто это пустяк. Теперь ты лучше меня, Риск? Ты забыл, откуда родом, забыл, как плохо к тебе относились и только я была тем человеком, на чьем плече ты плакал от обид. — С отвращением я оглядела его с ног до головы. — В Саутволде нет нужды в таких, как ты. Может быть, мы и не самые гламурные люди, зато честные и трудолюбивые. У меня разбито сердце из-за того, что кто-то такой фальшивый, как ты, приехал сюда.

— Это все?

Его голос был таким хриплым, что сам по себе звучал как музыка.

— Нет, — шагнув вперед, я откинула голову назад, чтобы посмотреть на него снизу вверх. — Пошел ты, Риск Келлер. Дерьма ты кусок. Вот теперь все, мудак.

Теперь я закончила.

После этого повернулась и зашагала прочь от Риска. Войдя в закусочную, прошла прямо в туалет для персонала и закрыла за собой дверь. Прижала кулаки к глазам, чтобы не заплакать. Я пыталась делать глубокие вдохи и выдохи, но желание разрыдаться переполняло. Сползла по двери и уселась на пол. Подтянула колени к груди, пытаясь унять ужасную боль. Это не имело ничего общего с приступом астмы… все из-за разбитого сердца.

Риск каким-то образом сломал меня. Снова.

Риск.

Я был никчемным, гнилым куском дерьма.

И знал это без чьего либо напоминания. Эйнджел, однако, думал иначе и рассказывал, каким мудаком я себя выставил всю дорогу до дома Мэя вчера вечером. Но и на этом не остановился… Когда на следующее утро я спустился на кухню, чтобы приготовить что-нибудь поесть, он уже был там. Пристально посмотрел на меня, отпивая чай из кружки. Я даже почувствовал, как челюсти сцепились в замок, что бы ничего не сказать и ушел из кухни голодным, что бы убраться подальше от осуждающих глаз Эйнджела. Меня пугало, как он мог иногда смотреть, как будто точно знал о чем ты думаешь.

Мне и без того было плохо.

Мы договорились, что останемся в доме Мэя, пока на следующей неделе в Лондоне не состоится первый из трех наших концертов на стадионе Уэмбли. Хотелось ощутить ностальгию по лучшей части нашего детства, которой был этот дом и пристроенная к нему студия. Эйнджел тоже хотел побывать там, где мы выросли, поэтому согласился спать с нами в одном доме, но думаю, пожалел об этом после того, как накануне вечером, я был таким мудаком по отношению к Фрэнки. Я понял. То, что я сделал… это был не я. То был придурок, который хотел отомстить женщине за то, что она задела его чувства перед группой детей.

Я был такой задницей.

Эйнджел сказал мне не делать того, о чем пожалею, но я пошел и сделал именно это. Поступил так с Фрэнки и теперь чувствовал себя жалким. Ощущения не из приятных. Это было не из разряда «да провались ты пропадом, за то, что причинила мне боль». Я сожалел о том, что наговорил.

Я облажался.

Испортил шанс на хорошие отношения с женщиной, которая не заслужила такого обращения. Знал, что должен извиниться, даже встать на колени, если потребуется. Нужно было умолять о прощении ту, которую уважал и ценил.

***

Я провел весь день с ребятами в старой студии, пытаясь привести мысли в порядок. Тогда и начал писать песню, для которой еще не было названия. Всего несколько слов, но не нужно быть гением, чтобы понять, откуда я черпаю вдохновение. Как и большинство других моих песен, они были навеяны некогда любимой Музой, жизнь которой по-прежнему протекала в Саутволде.

— Мне не могут надоесть твои зеленые глаза, твоя нежная кожа, твоя милая улыбка.

Прочел Эйнджел вслух то, что я написал, заглядывая мне через плечо.

— Итак, еще одна песня для Фрэнки в разработке, да?

Ответа не требовалось и я вернул внимание к блокноту, в котором делал записи.

— Разве ты не чувствуешь себя лицемером, чувак? — Поинтересовался Эйнджел. — Написать столько песен о ней, а потом отнестись, как к пустому месту, при первой встрече? Как по мне, это поведение труса.

Очень хотелось ударить Эйнджела по лицу, но не мог. На что злиться? На правду? Меня бесил не он, а я сам.

— Я облажался, — признал я. — Знаю, она не заслужила ничего из того что было сказано.

— И что ты собираешься делать?

Нахмурившись, я взглянул на Эйнджела.

— Написание песни о ней ничего для не изменит. Это пойдет на пользу нам, потому что наши песни — хиты. Даже если песня не сработает для нас, ее исполнят другие. Для этой девушки написаны несколько самых прекрасных песен в мире, а она, возможно, даже не знает об этом.

Я об этом даже не задумывался… ну, конечно, она знала.

— Всякий раз, когда я пишу в песне о глазах, они зеленые, цвет волос — какой-то вариант рыжего. Слепой и глухой поняли бы, что она моя Муза. Я могу описать ее, когда фокусируюсь… внешность, ум, сердце. Даже ее личность присутствует в том, что я пишу. Она должна знать.