Посв. Гумилевой Ржавым снегом – листопадом Пруд и домик замело. Под луны волшебным взглядом Ты – как белое крыло. Там, за садом, мир огромный, В дымных тучах небосклон, Здесь серебряные клены, Чародейный, лунный сон. По кустам досель кочуя, Тень балкон заволокла. Ветер с моря. Бурю чуя, Крепнут белые крыла. Прогулка Двор, как дно огромной бочки, Как замкнутое кольцо; За решеткой одиночки Чье-то бледное лицо. Темной кофточки полоски, Как ударов давних след, И девической прически В полумраке силуэт. После памятной прогулки, Образ светлый и родной, В келье каменной и гулкой Буду грезить я тобой. Вспомню вечер безмятежный, В бликах радужных балкон И поющий скрипкой нежной За оградой граммофон, Светлокрашеную шлюпку, Весел мерную молву, Рядом девушку-голубку — Белый призрак наяву… Я все тот же – мощи жаркой Не сломил тяжелый свод… Выйди, белая русалка, К лодке, дремлющей у вод! Поплывем мы… Сон нелепый! Двор, как ямы мрачной дно, За окном глухого склепа И зловеще и темно. 1907 Рождество избы От кудрявых стружек тянет смолью, Духовит, как улей, белый сруб. Крепкогрудый плотник тешет колья, На слова медлителен и скуп. Тепел паз, захватисты кокоры, Крутолоб тесовый шоломок. Будут рябью писаны подзоры, И лудянкой выпестрен конек. По стене, как зернь, пройдут зарубки: Сукрест, лапки, крапица, рядки, Чтоб избе-молодке в красной щубке Явь и сонь мерещились – легки. Крепкогруд строитель-тайновидец, Перед ним щепа как письмена: Запоет резная пава с крылец, Брызнет ярь с наличника окна. И когда оческами кудели Над избой взлохматится дымок — Сказ пойдет о красном древоделе По лесам, на запад и восток. 1915 или 1916 Свадебная Ты, судинушка – чужая сторона, Что свекровьими попреками красна, Стань-ка городом, дорогой столбовой, Краснорядною торговой слободой! Было б друженьке где волю волевать, В сарафане-разгуляне щеголять, Краснорядцев с ума-разума сводить, Развеселой слобожанкою прослыть, Перемочь невыносимую тоску — Подариться нелюбиму муженьку! Муж повышпилит булавочки с косы, Не помилует девической красы, Сгонит с облика белила и сурьму, Не обрядит в расписную бахрому. Станет друженька преклонливей травы, Не услышит человеческой молвы, Только благовест учует поутру, Перехожую волынку ввечеру. 1912 «Солнце Осьмнадцатого года…» Солнце Осьмнадцатого года, Не забудь наши песни, дерзновенные кудри! Славяно-персидская природа Взрастила злаки и розы в тундре. Солнце Пламенеющего лета, Не забудь наши раны и угли-кровинки, Как старого мира скрипучая карета Увязла по дышло в могильном суглинке! Солнце Ослепительного века, Не забудь Праздника великой коммуны!.. В чертоге и в хижине дровосека Поют огнеперые Гамаюны. О шапке Мономаха, о царьградских бармах Их песня? О Солнце, – скажи!.. В багряном заводе и в красных казармах Роятся созвучья-стрижи. Словить бы звенящих в построчные сети, Бураны из крыльев запрячь в корабли… Мы – кормчие мира, мы – боги и дети, В пурпурный Октябрь повернули рули. Плывем в огнецвет, где багрец и рябина, Чтоб ран глубину с океанами слить; Суровая пряха – бессмертных судьбина Вручает лишь Солнцу горящую нить. 1918 Старуха Сын обижает, невестка не слухает, Хлебным куском да бездельем корит; Чую – на кладбище колокол ухает, Ладаном тянет от вешних ракит. Вышла я в поле, седая, горбатая, — Нива без прясла, кругом сирота… Свесила верба сережки мохнатые, Меда душистей, белее холста. Верба-невеста, молодка пригожая, Зеленью-платом не засти зари! Аль с алоцветной красою не схожа я — Косы желтее, чем бус янтари. Ал сарафан с расписной оторочкою, Белый рукав и плясун-башмачок… Хворым младенчиком, всхлипнув над кочкою, Звон оголосил пролесок и лог. Схожа я с мшистой, заплаканной ивою, Мне ли крутиться в янтарь-бахрому… Зой-невидимка узывней, дремливее, Белые вербы в кадильном дыму. 1912 |
