Тятька Тятька вернется на зорьке, Весело будет в избе. Будет с усмешкою горькой Он говорить о себе. Выставит ногу, обрубок, Жаркому дню напоказ. В хате березовой любо Слушать диковинный сказ. Будет охотно дивиться Жутким рассказам народ. Только жены белолицей Грусти никто не поймет! 1916 Урожай Рожь шумит высоким лесом, Нынче весело полям. Солнце красное воскресло, И идет, и светит вам. Утро синью напоило Наш ржаной медовый край. – Выходи, ржаная сила, Жать богатый урожай! Синь – косой раздайся шире, Сытой грудью развернись. Мы не даром в этом мире Спелой рожью поднялись. Не поймать седому долу Песню красную в полон. Нива колосом тяжелым Бьет косцу земной поклон. Завтра рожь под дружным взмахом Ляжет в длинные ряды, И придется сытым птахам На ночлег лететь в скирды. Рожь вскипела, зазвонила, Взволновала сытый край. – Выходи, ржаная сила, Жать богатый урожай! 1918 Элегия Скоро, скоро в дальнюю дорогу Я отправлюсь, радостями жив, От работы поустав немного, Ничего с собой не захватив. Но пока я не покинул края, Где я прожил тридцать девять лет, Стойко буду, сторона родная, О житейский обжигаться бред. Полюбуюсь на твои равнины, На разливы полноводных рек. Все мы в жизни рубимся, как льдины, И недолог наш рабочий век. Оттого и хочется до боли Наворочать кучу всяких дел, Распахать тоскующее поле, Чтобы колос веселей звенел. Сколько дум навеяно холмами И рядами неприметных изб! Золотыми в поле журавлями Мы недаром дружно поднялись. Жизнь моя поблекнула в опале, В жгучем ветре вечных голодух. На крутом житейском перевале Я устал и медленно потух. Но до самой до последней пяди И сейчас уверенно пойду Новой жизни, новой песни ради На любую тяжкую беду. Мне не страшно заседеть годами, Я люблю веселой жизни звук. И земли мечтающее знамя До конца не выроню из рук! 1926 Александр Васильевич
Ширяевец (1887–1924) Аму-Дарья Лавиной неприглядно-бурой Бурлит меж низких берегов, И будто слышен голос хмурый: – «Я – дочь снегов и ледников! Все опрокину, все смету я!» И вот, разрушив ряд плотин, Вдруг воду желтую, густую, Стремит по новому пути! Всегда в борьбе неутомимой, Всегда тоска созревших сил! За это в крае нелюбимом Тебя одну я полюбил! 1919 Архангельский глас Щупал девок я, ластился к бабам, Матершинничал в три этажа. Повлекут по загробным ухабам, Чтоб поджарить меня, как стрижа. Заартачившись у сковородки, Завоплю я, ругнувшись зело: – Отпустите – катнуться на лодке На денек только – в наше село! Взгромыхает Архангельский глас. – Не годишься ни в ад ты, ни в рай! Убирайся-ка, парень, от нас! Щупай девок, гармонь раздувай! Атаманова зазноба Нет утехи, нет спокоя С той поры, как мой родной Закатился с голытьбою К понизовью на разбой… Где простились, вкруг да окол Все брожу я у реки… – Ах, неужто сгибнет сокол С той ли вражеской руки! Ночью снится взгляд прощальный, Клич могутный… стон… пальба, Да железный звон кандальный, Да два висельных столба… И взбегаю на бугры я, Где разгульник поклялся: Не метнутся ль заревые С понизовья паруса?.. Башня Сумбеки Давно-давно умолк Сумбеки Великий плач, а ты – цела. И будешь ты грустить вовеки О тех, кого пережила. Не о Сумбеки ли прибоем Поет весенняя река? Одна… не скачут с диким воем На помощь ханские войска… Лишь ночью жуткой и туманной, В годину битвы роковой, Услышишь снова вой гортанный И плач Сумбеки горевой… 1916, (?) Бурлак Уплыву, как только вспенится Волга-матушка-река! У бродяг душа не пленница. Не дрожит у кошелька! Любо петь мне песни смелые, Что поет по Волге голь, Двинуть весла в гребни белые! – Эх, зазноба, не неволь! Уноси быстрей, кормилица, Наши барки и плоты! Глядь и ветер принасилится. Будет меньше маеты… Не меня ль краса румяная Манит с берега рукой?.. Да милей мне воля пьяная! Обручился я с рекой! |
