Новокрестьянская поэзия Отговорила роща золотая… Николай Алексеевич Клюев (1887–1937) Александру Блоку Верить ли песням твоим — Птицам морского рассвета, — Будто туманом глухим Водная зыбь не одета? Вышли из хижины мы, Смотрим в морозные дали: Духи метели и тьмы Взморье снегами сковали. Тщетно тоскующий взгляд Скал испытует граниты, — В них лишь родимый фрегат Грудью зияет разбитой. Долго ль обветренный флаг Будет трепаться так жалко?.. Есть у нас зимний очаг, Матери мерная прялка. В снежности синих ночей Будем под прялки жужжанье Слушать пролет журавлей, Моря глухое дыханье. Радость незримо придет, И над вечерними нами Тонкой рукою зажжет Зорь незакатное пламя. Я болен сладостным недугом — Осенней, рдяною тоской. Нерасторжимым полукругом Сомкнулось небо надо мной. Она везде, неуловима, Трепещет, дышит и живет: В рыбачьей песне, в свитках дыма, В жужжанье ос и блеске вод. В шуршанье трав – ее походка, В нагорном эхо – всплески рук, И казематная решетка — Лишь символ смерти и разлук. Ее ли косы смоляные, Как ветер смех, мгновенный взгляд… О, кто Ты: Женщина? Россия? В годину черную собрат! Поведай: тайное сомненье Какою казнью искупить, Чтоб на единое мгновенье Твой лик прекрасный уловить? 1910 «Безответным рабом…» «Безответным рабом Я в могилу сойду, Под сосновым крестом Свою долю найду». Эту песню певал Мой страдалец-отец И по смерть завещал Допевать мне конец. Но не стоном отцов Моя песнь прозвучит, А раскатом громов Над землей пролетит. Не безгласным рабом, Проклиная житье, А свободным орлом Допою я ее. 1905 «Братья, мы забыли подснежник…»
Братья, мы забыли подснежник, На проталинке снегиря, Непролазный, мертвый валежник Прославляют поэты зря! Хороши заводские трубы, Многохоботный маховик, Но всевластней отрочьи губы, Где живет исступленья крик. Но победней юноши пятка, Рощи глаз, где лешачий дед. Ненавистна борцу лампадка, Филаретовских риз глазет! Полюбить гудки, кривошипы — Снегиря и травку презреть… Осыпают церковные липы Листопадную рыжую медь. И на сердце свеча и просфорка, Бересклет, где щебечет снегирь. Есть Купало и Красная горка, Сыропустная блинная ширь. Есть Россия в багдадском монисто, С бедуинским изломом бровей… Мы забыли про цветик душистый На груди колыбельных полей. 1920 «Бродит темень по избе…» Бродит темень по избе, Спотыкается спросонок, Балалайкою в трубе Заливается бесенок: «Трынь да брынь, да тере-рень…» Чу! Заутренние звоны… Богородицына тень, Просияв, сошла с иконы. В дымовище сгинул бес, Печь, как старица, вздохнула. За окном бугор и лес Зорька в сыту окунула. Там, минуючи зарю, Ширь безвестных плоскогорий, Одолеть судьбу-змею Скачет пламенный Егорий. На задворки вышел Влас С вербой, в венчике сусальном. Золотой, воскресный час, Просиявший в безначальном. 1915 «В избе гармоника: „Накинув плащ с гитарой…“» В избе гармоника: «Накинув плащ с гитарой…» А ставень дедовский провидяще грустит: Где Сирии – красный гость, Вольга с Мемелфой старой, Божниц рублевский сон, и бархат ал и рыт? «Откуля, доброхот?» – «С Владимира-Залесска…» — «Сгорим, о братия, телес не посрамим!..» Махорочная гарь, из ситца занавеска, И оспа полуслов: «Валета скозырим». Под матицей резной (искусством позабытым) Валеты с дамами танцуют «вальц-плезир», А Сирин на шестке сидит с крылом подбитым, Щипля сусальный пух и сетуя на мир. Кропилом дождевым смывается со ставней Узорчатая быль про ярого Вольгу, Лишь изредка в зрачках у вольницы недавней Пропляшет царь морской и сгинет на бегу. 1918 |
