«Письма об изучении природы» А.И. Герцен писал в 1842–1846 гг. Как он сам признавался в «Былом и думах», он иногда грешил в них иностранными терминами. Вот лишь одна цитата из его первого письма: «Идеализм высокомерно думал, что ему стоит сказать какую-нибудь презрительную фразу об эмпирии — и она рассеется, как прах; вышние натуры метафизиков ошиблись: они не поняли, что в основе эмпирии положено широкое начало, которое трудно пошатнуть идеализмом» (Герцен А.И. Сочинения в двух томах. Т. 1. М., 1985, с. 225).

Автор этих слов был слишком критичен по отношению к самому себе. На самом деле его «Письма об изучении природы» — великолепный и весьма доступный источник философских знаний. Как И. Гердер и Г. Спенсер, русский мыслитель определял философию как синтетическую науку по отношению к частным наукам.

А.И. Герцен писал: «Философия есть единство частных наук; они втекают в неё, они — её питание; новому времени принадлежит воззрение, считающее философию отдельною от наук; это последнее убийственное произведение дуализма; это один из самых глубоких разрезов его скальпеля. В древнем мире беззаконной борьбы между философией и частными науками вовсе не было; она вышла рука об руку из Ионии и достигла своей апофеозы в Аристотеле» (там же, с. 228).

Уже этого отрывка из герценовских «Писем об изучении природы» достаточно, чтобы увидеть, что мечта А.С. Пушкина о создании метафического языка в России осуществилась в философских произведениях А.И. Герцена. Этому языку и сейчас надо учиться, учиться и учиться. Глубокое знание философии их автор совмещал с неподдельной темпераментностью. Его философский язык — великое достояние русской философской прозы.

Приведу ещё одну цитату из «Писем об изучении природы», наполненную эволюционными прозрениями: «Логический процесс есть единственное всеобщее средство человеческого понимания; природа не заключает в себе всего смысла своего — в этом её отличительный характер; именно мышление и дополняет, развивает его; природа только существование и отделяется, так сказать, от себя в сознании человеческом для того, чтоб понять своё бытие; мышление делает не чуждую добавку, а продолжает необходимое развитие, без которого вселенная не полна, — то самое развитие, которое начинается со стихийной борьбы, с химического сродства и оканчивается самопознающим мозгом человеческой головы» (там же, с. 232).

Во вполне эволюционном духе великий мыслитель писал в «Былом и думах»: «В дочеловеческой, в околочеловеческой природе нет ни ума, ни глупости, а необходимость условий, отношений и последствий. Ум мутно глядит в первый раз молочным взглядом животного, он медленно мужает, вырастает из своего ребячества, проходя стадной и семейной жизнию рода человеческого. Стремление пробиться куму из инстинкта — постоянно является вслед за сытостью и безопасностью; так что, в какую бы минуту мы ни остановили людское сожитие, мы поймаем его на этих усилиях достигнуть ума — из-под власти безумия. Пути вперёд не назначено, его надобно прокладывать; история, как поэма Ариоста, несётся зря, двадцатью эпизодами; бросаясь туда, сюда, с тем тревожным беспокойством, которое уже бесцельно волнует обезьяну и которого почти совсем нет у низших зверей, этих довольных животного царства» (Герцен А.И. Сочинения в 4 т. Т. 3. М.: Правда, 1988, с. 198).

Выходит, современное человечество находится на низком уровне своего «очеловления» (термин А.И. Герцена. — В.Д.) потому, что оно ещё не насытилось и не чувствует себя в безопасности. Как точно подмечено! Вот с таким человечеством и приходится жить по преимуществу.

А.И. Герцен достиг подлинного блеска в своих философских работах («О месте человека в природе», «Развитие человечества», «Дилетантизм в науке» и др.). Во многом это объясняется отказом их автора от «птичьего языка» немецкой философии. Наша философская наука обязана ему созданием и распространением многих терминов, имеющих исконно русскую основу. К ним относятся, в частности, такие термины: отвлечение, единство бытия и мышления, примирение противоположностей и снятие их, непримиримое противоречие, замыкать бесконечное и конечное сознательным единством, смысл конечного, скачок от чистого мышления в религиозное представление и мн. др.

Отношение А.И. Герцена к терминам-варваризмам было критическим. Он высмеивал злоупотребление ими. Вспоминая о начале философии в России, он, в частности, писал: «Никто в те времена не отрёкся бы от подобной фразы: „Конкресцирование абстрактных идей в сфере пластики представляет ту фазу самоищущего духа, в которой он, определяясь для себя, потенцируется из естественной имманентности в гармоническую сферу образного сознания в красоте“» (Ефимов А.И. Язык сатиры Салтыкова-Щедрина. М., 1953, с. 151).

А.И. Герцен использовал философские термины в самым разнообразных словосочетаниях. Возьмём, например, термины бытие и сущее-, единство бытия и мышления, единство бытия с воззрением, абстракция чистого бытия, борьба бытия с небытием; отрешить личность от всего сущего, Гераклит, поставивший истиной сущего начало движущееся (сущность) и др.

Как и В.Г. Белинский, А.И. Герцен способствовал закреплению в русском языке терминов с суффиксом — ость: материальность, вещественность, всеобщность, отдельность, самость, тождественность, объективность, субстанциональность и т. п.

Очень много у А.И. Герцена терминов с местоимением само- (нем. — selbst): самосознание, самораздвоение, самосознающая воля, самодвижущаяся душа, самоопределение истины и т. п.

Великий сатирик застал время, когда философская терминология уже получила достаточно широкое распространение в России. К середине XIX в. у нас появились словари, в которых достаточно богато была представлена философская лексика. Так, в Академическом словаре 1847 г. слову материя даётся такое толкование: «…в философии: неорганизованная сущность, служащая основанием всех существ физического мира, вещество» (там же, с. 141–142).

Уровень истолкования философских терминов, вместе с тем, часто оставался невразумительным. Поэт Алексей Кольцов жаловался В.Г. Белинскому: «Купил „Историю философских систем“ Галича: мне её наши бурсаки сильно расхваливали; прочёл первую часть — вовсе ничего не понял» (Ефимов А.И. Язык сатиры Салтыкова-Щедрина. М., 1953, с. 133–134).

М.Е. Салтыков-Щедрин не мог пройти мимо неупорядоченности философской лексики. В своих произведениях он стремился внести свою лепту в её гармонизацию. В чисто философском смысле он употреблял, например, такие термины, как миросозерцание, умозрение, спекулятивные знания, бытие, противоречие, саморазвитие, самодвижение, борьба духа с материей, отрицание для отрицания, снятие, материализм, абсолютизм, абсолютная истина, умозаключение и др.

Очень часто, вместе с тем, М.Е. Салтыков-Щедрин использовал в своих публицистических и художественных произведениях философские термины не столько для их правильного истолкования и популяризации, сколько для их детерминологизации.

А.И. Ефимов в связи с этим писал: «Наряду с употреблением абстрактно-философской лексики в её прямых, терминологических значениях, уже в ранних произведениях Щедрина отражается тенденция к её детерминологизации. Он, например, критически воспроизводит те значения терминов, которые оформились в житейской практике. Ср. о профессоре Юркевиче: „Если он… сам доказывает, что он материалист и притом материалист весьма дешёвого свойства, материалист вроде тех, которые наивно полагают, что материализм заключается в обжорстве, половых отправлениях и в приготовлениях к тому процессу, о котором он так остроумно намекнул в своей лекции“» (там же, с. 152–153).

Детерминологизация не означает полную утрату тем или иным термином своего терминологического значения. Это значение сохраняется, но сохраняется не в чистом виде, а в соединении с новым, нетерминологическим, значением. Такое соединение осуществляется за счёт ненаучного контекста.