Как приговор, звучат в связи с этим слова В. Гумбольдта о руководящей роли языка в познании: «Всякий язык устанавливает духу тех, кто говорит на нём, известные границы… задавая известное направление» (там же, с. 71).

Бенджамен Ли Уорф (1897–1941) придаст этой мысли B. Гумбольдта форму полной обречённости человека перед властью родного языка. Он назовёт его «творцом идей, программой и руководством для интеллектуальной деятельности людей» и добавит: «Мы исследуем природу по тем направлениям, которые указываются нам нашим родным языком» (Уорф Б. Наука и языкознание // Новое в лингвистике. Вып. 1. М., 1960, с. 174).

Неогумбольдтианцы станут придавать преувеличенное значение так называемой вербализации (ословливанию) мира, которая осуществляется в разных языках иногда асимметрично (например, французский, немецкий и английский, в отличие от русского, вербализируют руку не целиком, а деля её на две части: main-bras; Hand-Arm; hand-arm).

Неогумбольдтианцы возьмут у В. Гумбольдта лишь идиоэтническую сторону его учения о языке, но, несмотря на то, что именно эта сторона и составляет революционное начало в его лингвистической концепции, в его трудах представлен не только идиоэтнизм, но и универсализм. Более того, в них имеется критика не только крайнего универсализма, но и крайнего идиоэтнизма.

Как бы предупреждая неогумбольдтианцев о том, что влияние языка на мышление нельзя гипертрофировать, В. Гумбольдт указывал: «Неправильна и сама по себе попытка определить круг понятий данного народа в данный период истории, исходя из его словаря… Большое число понятий… может выражаться посредством необычных, а потому незамечаемых нами метафор или же описательно» (Гумбольдт В. Избранные труды по языкознанию. М., 1984, с. 57).

Мы помним слова А.С. Пушкина о том, что «гений — парадоксов друг». Парадокс В. Гумбольдта состоит в том, что в его лингвистической концепции ярко представлен не только идиоэтнизм, но и универсализм. Он, в частности, писал: «Существует лишь Один язык, точно также как есть лишь Один род человеческий, и всякое различие меж расами не устраняет ни понятие человечества, ни возможность регулярного размножения. Это становится ещё более ясным, если подумать о том, что и воздействующие на человека и тем самым на его язык условия окружающей природы по большому счёту те же самые, и средства, которыми пользуются все языки как звуками, заключены не в слишком широкие границы… Во всех языках поэтому встречается единообразие, и была бы тщетной надежда отыскать в каком-либо из языков что-либо совершенно новое» (там же, с. 59).

Пассивная роль языка по отношению к мышлению признавалась В. Гумбольдтом столь же закономерной, что и активная. Если последняя выводилась им из идиоэтнизма, то первая из универсализма. Первоначальный источник универсального в языке В. Гумбольдт видел в универсальности, единообразии самой действительности. Язык в этом случае вбирает в себя это единообразие как пассивное орудие человеческого мышления. «Каждый язык, — писал В. Гумбольдт, — несмотря на его мощное и животворное влияние на дух, есть одновременно мёртвое и пассивное орудие» (там же, с. 328).

Универсализм В. Гумбольдта вовсе не был поверхностным. Как и идиоэтнизм, он составляет органичную сторону его лингвистической концепции, хотя, быть может, он и обрисован в ней не столь выразительно, как идиоэтнизм. Но это объясняется тем, что универсализм в его время был общепринят, а идиоэтнизм ещё нужно было утвердить.

Идиоэтнизм вытекает из учения В. Гумбольдта о внутренней форме языка — самой новаторской его стороне. Это учение открыто для диахронии. В противопоставлении синхронии и диахронии его автор был очень далёк от соссюровского альтернативизма. Синхронизм у В. Гумбольдта насквозь диахроничен, что вытекало из его убеждения в том, что в языке «не может быть ни минуты покоя» (там же, с. 158).

В отличие от Ф. де Соссюра, который в своей синхронической лингвистике будет стремиться к абстрагированию от деятельностной природы языка, В. Гумбольдт видел в этой природе его сущность. Он писал: «По своей действительной сущности язык есть нечто постоянное и вместе с тем в каждый момент преходящее. Даже его фиксация посредством письма представляет собой далеко не совершенное мумиеобразное состояние, которое предполагает его воссоздание в живой речи. Язык есть не продукт деятельности (Ergon), а деятельность (Energeia)» (там же, с. 70).

Язык эволюционирует. Вместе с ним эволюционирует и его внутренняя форма. Открытость гумбольдтовской концепции языка для диахрониии, делает учение её автора о внутренней форме языка имеющим прямое отношение к эволюционной лингвистике. Это учение ведет, в конечном счете, к эволюционной интерпретации одного из фундаментальных понятий современной лингвистики — понятия языковой картины мира.

Эволюционное мировоззрение позволило В. Гумбольдту совершить научную революцию в лингвистике. Суть этой революции состоит в обосновании языкового идиоэтнизма. Не отрицая универсального компонента в содержательной стороне языка, великий немецкий учёный, в отличие от авторов грамматики Пор-Рояля, а также и всех других языковедов, включая компаративистов, сумел увидеть в каждом языке носителя особой внутренней формы, особого мировидения. Тем самым он предвосхитил концепцию языковой картины мира у неогумбольдтианцев в XX веке (см. подр.: Даниленко В.П. Вильгельм фон Гумбольдт и неогумбольдтианство. М., 2010).

Герберт Спенсер (1820–1903) обладал поистине «мирообъемлющим умом» (выражение В.Г. Белинского о В. Шекспире). Ему удалось построить эволюционную модель почти всего мироздания. Только культуру он не успел охватить целиком.

С 1862 г. стали выходить в свет его основные труды: «Основные начала» (1862), «Основания биологии» (1864–1867), «Основания психологии» (1870–1872), «Основания социологии» (1876–1896) и «Основания этики» (1892–1893). Сам порядок их написания отражает ход эволюции: первая посвящена главным образом физиогенезу, вторая — биогенезу, третья — психогенезу, четвёртая и пятая генезису двух сфер культуры — политики и нравственности, но в них речь идёт также о генезисе религии, науки, искусства и языка. Во всех своих книгах их автор исходил из положения о всеобщности, универсальности эволюции. В утверждении универсального эволюционизма он видел смысл своей жизни.

Г. Спенсер совершенно справедливо считал, что эволюционный подход позволяет построить единую систему мироздания. Между прочим, в этом он и видел задачу философии. «Философия, — указывал он, — вполне интегрированное знание» (Антология мировой философии. Т. 3. М.: Мысль, 1971, с. 609). Чуть ниже он уточнял: «…объединённое знание возможно и… цель философии — достижение его». Очевидно, подобная философия перерастает в науку вообще — в научную картину мира.

Описывая физиогенез, биогенез, психогенез и культурогенез, Г. Спенсер опирался на выработанное им общее понимание хода эволюции: «Вещество, входящее в состав нашей Солнечной системы, принимая более плотную форму, вместе с тем изменялось путём перехода от единства распределения к его многообразию. Затвердевание Земли сопровождалось переходом от сравнительного однообразия к чрезвычайному разнообразию. Развиваясь из зародыша в тело сравнительно большого объёма, каждое животное или растение также переходит от простого к сложному. Возрастание общества, как в отношении его численности, так и прочности, сопровождается возрастанием разнородности его политической и экономический организации. То же самое относится ко всем надорганическим продуктам — языку, науке, искусству и литературе» (Антология… с. 613).