Первой срывается с места Полина. Я кричу ей вслед, прошу подождать и не соваться в незнакомую чащу, но тяжелый плотный воздух ватой глушит слова, а руки жены и тещи тяжелыми оковами ложатся на мои плечи.

— Она там, где должна быть, — шепчет Лика, и я уступаю, доверяя жене, зная, что ни доводы разума, ни чужой жизненный опыт не способны остановить спешащую вперед юность.

В заросли Полина врезается на полном ходу, но вопреки ожиданиям вместо хруста веток я слышу тихий вдох долгожданной встречи — или это ветер шумит листвой? Ветви тянутся к дочери — гладят руки, лицо, оплетают плечи и спину — словно ласковые объятия матери. Летний воздух звенит отступающим жаром дня, но вместо стрекотанья цикад и кузнечиков, трелей птиц и щелканья разогретых камней в нем зреет, растет, развивается мелодия — то ли колыбельная, то ли напевный заговор. Мне не разобрать слов, но и не для меня ее поют. Юная девушка на пороге взрослой жизни доверчиво выдыхает:

— Покажи мне! Я готова.

И ветви пружинят, подбрасывая Полину вверх, навстречу лучам заходящего солнца, подхватывают, обвивая ноги, и поднимают над зарослями, стелются под босые ступни, и девушка стоит на зеленых, колышущихся волнах — воплощенная молодость и жизнь. Музыка нарастает, я по-прежнему не различаю слов, но ловлю будоражащее веселье и слышу заливистый ответный смех дочери, аккорд взвивается радостным обещанием и Полина лучезарно улыбается, темп ускоряется, стремительно несется вперед, и я понимаю, что видения будущего заставляют мою малышку прикрыть глаза. В мелодию вплетаются тревожные нотки, и дочь дрожит осиновым листом, но волшебное растение подхватывает ее, обвивает за пояс и баюкает, утешая. Печаль минором разливается над замковым двором, и непрошенные слезы текут из моих глаз, а Полина рыдает навзрыд. Но вот яростный ритм прогоняет тоску, и девчачьи кулаки сжимаются, а лицо выражает решимость. Шаг — и броситься в бой, но вместо кульминации музыка разбивается охлаждающим водопадом и поет о любви. Я слышу это так же четко, как вижу лицо Лики, обращенное на меня. В глазах жены понимание и признательность, и теперь мелодия звучит уже для нас двоих. Тем временем Полина падает, подхватываемая сплетенными ветвями, подобно звезде на концерте, прыгающей со сцены в руки поклонников, а мелодия утихает, убаюкивая. Дочь засыпает на ковре зеленой листвы и точно на гребне прибоя ветви выносят ее к середине двора.

Хватка тещи и жены ослабевает, и я бегу к Полине, падаю рядом с ней на колени, щупаю пульс, слушаю дыхание — мерный глубокий сон.

— Что это было? — спрашиваю у подошедших женщин.

— Первородная показала будущее и посвятила в родовые тайны, — Виктория стоит поодаль, в то время как Лика осматривает дочь вместе со мной. Аккуратно отодвинув ворот рубашки, ахает — от ключицы до плеча на коже Полины проступила татуировка — яркий цветок с длинными острыми лепестками.

— Клематис! — ошарашенно шепчет Лика и добавляет слова одной из Повиликовых легенд, — «боевой веер tessen распустится в час нужды».

— Инициация пройдена. Я больше не нужна, — Виктория разворачивается и ровным уверенным шагом направляется к зарослям. Мы не успеваем подняться с колен, как теща уже протягивает к листьям иссушенные временем руки и объявляет в приказном тоне:

— Забирай меня, я готова.

Но растения медлят, изучая, рассматривая, приноравливаясь. Побеги стелются вокруг босых старческих ног.

— Отнеси дочь в палатку. Ты уже достаточно видел для человека, — Лика выпроваживает меня аккуратно, но настойчиво. Последнее, что выхватывает боковое зрение — сухопарую фигуру гордой старухи, постепенно оплетаемую лентами лиан.

*

Долгое время ничего не происходит. Листья щекочут кожу, тонкие стебли покалывают пальцы, а в мыслях образуется блаженная пустота. Виктория ждет. Ее суть определена, а история прожита. На земле, создавшей Первородную, среди буйства природы, давшей всем им жизнь, старая женщина ждет намека, знака, видения — что угодно в ответ на вечный вопрос на пороге смерти: «Все ли я сделала правильно?» Два выпитых до дна господина, две дочери — пропавшая и отвергнутая, и железный стержень вместо гибкого стебля — наследство прожитых лет.

Повилика отвечает сквозь века. Опутанная молодыми побегами, тонущая в липкой, только что распустившейся листве, заблудившаяся в сотнях пересказов перепутанных легенд, Виктория видит…

Первый господин расстается с жизнью в объятиях первой из Повилик.

*

Блестящий от пота мускулистый торс подрагивал, линии давних шрамов сплетались в неведомые письмена. Грубые пальцы грязными ногтями впивались в бедра оседлавшей его обнаженной наездницы. Длинные каштановые волосы едва скрывали высокую грудь с вздернутыми вершинами темных сосков. Гибкое тело двигалось интенсивно, властно, контролируя и подчиняя. Сердце Ярека заходилось, а конечности немели, но баронесса была ненасытна. В объятьях жены искал он утешения, скорбя по погибшим товарищам. Изможденный страстью проваливался в пустые сны. Но сегодня Повилика не спешила отпустить супруга на покой.

— Помнишь ли ты, муж мой, как впервые взял меня в темном лесу невинной девушкой?

Замен рыкнул, возбуждаясь давним чувством власти и погони.

— А помнишь тех, кто вместе с тобой гнал меня, точно дикого зверя?

Страшная охота, где погибли двое товарищей, яркая в памяти, заставила стиснуть зубы.

— Ты отнял меня у леса, а лес забрал их у тебя, — пухлые губы женщины обожгли ухо мужчины, а зубы до крови прикусили кожу.

— Помнишь ту, чьи волосы горели ярче огня, а любовь к тебе пылала жарче горнила?

Образ Магды, еще не искалеченной, распутной в бесконечной угодливости господину живо предстал перед взором.

— Проросла она в мать-сырую землю и никогда уж не познает ни ласки, ни любви, — острые ногти провели по груди, оставляя глубокие царапины.

— А те двое, что были с тобой с колыбели, потакали во всем, принимали любым и готовы были и в омут, и в пламя, как живется тебе без них? — Повилика сжала бедра, заставляя Ярека стонать от боли, желания и горя потерь.

— Неужели в твоей груди еще бьется сердце? Ведь мое ты вырвал и растоптал! Чуешь ли ты теперь боль мою? Сознаешь ли все горе, что причинил?!

Замен хрипел, пытаясь сбросить с себя всадницу надвигающегося апокалипсиса, но тело не слушалось, а Повилика сидела как влитая, вытягивая из него последнюю силу.

— Ты… — выплюнули пересохшие губы вместе с кровавой пеной.

— Я, — подтвердила Повилика.

— Яд, проникший под кожу, камень, упавший со стены, проткнутая глазница и хруст позвонков. Все это я, мой господин. Та, кто была дарована взращивать и любить, твоей похотью и злостью превращена в погибель.

Вбивая мужа в супружеское ложе, вжимая ладони в грудь, где заходилось в лихорадке, готовое разорваться на части сердце, лишая дыхания жестоким, выпивающим жизнь поцелуем, Повилика мстила — за потерянного любимого и оставленного отца, за поруганную честь и отравленную душу.

Не юной травницей и слабой женой — богиней смерти и возмездия предстала она перед Яреком в последние мгновения жизни. Паралич сковал некогда сильное тело, вспыхнули страхом близкой кончины темные глаза.

— Отдавший все — теперь свободен, — Повилика вздрогнула, принимая последнюю искру с костра догоревшей жизни, и взглянула в висящее у кровати зеркало. Обнаженная, бесстыже прекрасная женщина, прожигала из отражения огнем разноцветных глаз. Темная яростная сила плескалась на дне зрачков.

Повилики едины, и в каждой из нас — мать, жена и дочь. Наши корни уходят глубоко сквозь время во тьму земли, но крона тянется ввысь к теплу и свету новых дней. Круг за кругом мы повторяем неизменный цикл жизни — от оброненного семени, через пробиваюший дорогу росток в пору цветения и зрелости вплоть до увядания. Но почва, на которой мы растем, сок, который нас питает, господин, который поддерживает нашу жизнь — уникальны, как цветы на нашей коже, как дочери, что мы приводим в мир. Рожденные природой мы храним Первородную в своих именах: По — Полина, маленькая девочка, постигающая мир; Ви — Виктория, победительница, не ведающая преград; Ли — Лика, светлая, дарующая надежду в темные времена; Ка — загадка, для которой настанет свой черед. Но разгадывать ее будет уже другая. Мне пора следом за улетевшим навсегда Альбатросом, господином моего сердца.