Первая из нас появилась столетья назад в руинах разграбленного замка, на земле, пропитанной кровью защитников и недругов. Наш предок — последний из рода, бастард, брошенный матерью, из ласки знавший лишь плеть. Нас трое — вдова у гроба, жена на ложе и дитя, покинувшее колыбель. Наши дочери — продолженье отцов и наследницы матерей. И будет вечно прорастать семя, покуда вьется род Повиликовых. (Сохо. Лондон. 325ый год от первого ростка, малые травы, новолуние)

Рассвет будит меня, настырно заглядывая сквозь плотные портьеры. Находит узкую незашторенную щель и пытливым, горячим от несдержанного любопытства весенним солнцем опаляет веки, заставляет щуриться, прятать лицо в подушку, натягивать одеяло и отворачиваться от окна. Но коварный план его удается. В мягком теплом утреннем свете медовым золотом отливают волосы жены. С обнаженного плеча соскальзывает шелковая лямка и призывно подрагивает в такт мерному дыханию Лики. Я больше не хочу спать. Жажда жизни и бодрость духа скапливаются, стягиваются к низу живота, нарастают и требуют разрядки. Склоняюсь и вдыхаю аромат — так пахнет цветущая степь — разнотравьем, упоительной сладостью и пряным солнцем. Запах Лики — аромат нашего дома — самый близкий и родной из всех. Она словно чувствует мой взгляд — поводит головой, обнажая шею, подставляя тонкую кожу поцелуям и горячему шепоту:

— С добрым утром, — бормочу едва слышно и веду губами от выступившей лопатки вверх до цепочек сережки, запутавшихся в длинных волосах. Прижимаюсь всем телом, требовательно трусь о мягкие ягодицы. «Просыпайся, моя красавица, твой муж жаждет любви!» И Лика мурлычет в дреме, поводит плечами и трепещет точно молодая листва под легкими порывами ветра. Мне уже не сдержаться — тяну одеяло вниз, скольжу ладонями по гладкому шелку, зарываюсь лицом в спутанную пшеничную копну. Жена поддается. Томно поворачивается и подставляет губы — мягкие, сладкие, как вся она. Это странно — так желать спустя пятнадцать лет брака. Но над нашей любовью точно не властно время. Лика обвивает руками, нежно, доверчиво, как в первый раз, и я чувствую себя тем же непутевым студентом, внезапно выигравшим первый приз — благосклонность королевы бала. Она не открывает глаз, отдается моим поцелуям — уже порывистым, настойчивым, требовательным. Закидывает ногу и зеленое кружево задирается, обнажая округлое бедро, куда тут же впиваются мои нетерпеливые пальцы. Скользят, поднимая ткань выше, по-хозяйски стягивают белье и вот уже я сверху в одном миге от наслаждения. Но Лика перехватывает инициативу, прикусывает игриво губу и седлает меня. Выгибается дугой, позволяя сразу войти до основания, и я погружаюсь во влажный жар удовольствия, пробуждающий лучше крепкого кофе. Она знает, как я люблю, и двигается в такт невысказанным мыслям, упирается ладонями в грудь, наклоняется и щекочет длинными волосами. Прижимаю к себе, вплетаю ее имя в дыхание между поцелуями. Лика улыбается и, точно задумав шалость, прикусывает губу, резко отстранившись. Игриво ведет острый ноготок, обводит ареолы сосков, очерчивает пупок, выписывает узоры внизу живота. Сжимает бедра и откидывается назад, ускоряет темп и требует поддержать. Я с готовностью подхватываю, приподнимаюсь навстречу, усиливаю и без того глубокое проникновение и подавляю стон, ловя губами вздернутую упругую грудь. Длинные ноги обхватывают меня, гибкие руки обвивают, и мы движемся синхронно, понимая друг друга без слов. Я чувствую мелкую дрожь горячих мышц, обнимающих мое естество, готовое вот-вот излиться семенем. Лицо жены близко и румянец подступающего оргазма разливается по щекам. Длинные ресницы трепещут, скрывая глубокую синь глаз.

— Лика, — зову, желая разделить мгновение общего удовольствия, и она открывает глаза. Тысячей искр вспыхивает радужка, и сердце в груди точно взрывается. Боль миллионом осколков пронзает тело, кровь, ставшая ядом, ударяет в голову, судорога сводит горло и затрудняет вдох.

— Ли-ка, — пытаюсь шептать, но губы не слушаются. Сознанье туманится и ускользает. Пальцы сжимаются, хватая воздух, и последнее что отпечатывается в мозгу — пронзительный взгляд незнакомых глаз, в которых сплелись все цвета от сажи черных и золота карих, до льда голубых и стали серых.

*

Разноцветная радужка близко. Пристально всматривается, изучает, манит. Я все еще чувствую возбуждение, ощущаю теплое тело жены, но вижу над собой чужое лицо. Боль в груди отпустила, на смену ей растет тревога. Красивая незнакомая женщина склоняется надо мной, тяжелые каштановые кудри закрывают тусклый свет. Пухлые чувственные губы приоткрываются:

— Муж мой, — слетает с них свистящим шепотом.

Меня прошибает озноб — незнакомка глядит с пронзительным холодом. Разноцветные глаза разгораются недобрым огнем. Она движется напористо, вжимает в мягкие перины, и я теряю волю, покоряюсь и тону. Тягучая, вязкая темнота наваливается, погребает под собой, и только ядовитый смех отголосками эха звучит на краю сознания.

*

Распластанный на постели мужчина стонал от наслаждения. Блестящий от пота мускулистый торс подрагивал, линии давних шрамов сплетались в неведомые письмена. Грубые пальцы грязными ногтями впивались в бедра оседлавшей его обнаженной наездницы. Длинные каштановые волосы едва скрывали высокую грудь с вздернутыми вершинами темных сосков. Гибкое тело двигалось интенсивно, властно, контролируя и подчиняя. Замедлялось у самой вершины, насмешливо отстранялось, требовало мольбы, чтобы вновь распалить до предела. Но вот всадница ускорилась и, достигнув пика, мужчина захрипел и конвульсивно дернулся. Соскочив на холодный каменный пол, женщина подхватила ночную рубашку, сброшенную в порыве страсти. Неторопливо подошла к догорающему камину и взяла с невысокого столика кувшин.

— Пить, — с усилием выдавил любовник. Сухие потрескавшиеся губы свело судорогой, обнажившей кривые черные зубы. Не оборачиваясь, длинноволосая красавица налила полный кубок и с жадностью припала к нему. Тонкая струйка воды протекла мимо алого, идеально очерченного рта, скользнула по молочно-белой бархатистой коже, задержалась каплей у выемки ключиц и скрылась под шелковыми завязками сорочки.

— Прошу, — умоляюще, еле слышно прошептал лежащий на кровати и из последних сил протянул руку. Но закаленные сражениями мышцы отказывали, и дрожащая от перенапряжения ладонь безвольно опала на смятое страстью покрывало. Женщина подошла ближе, неторопливо подняла с высокого резного стула тяжелый бархатный халат и, глядя в глаза бледнеющего с каждой секундой мужчины, принялась медленно одеваться. Вальяжно она продевала руки в длинные, расшитые золотым орнаментом рукава, задумчиво, точно впервые видя, наслаждалась искусным узором на поясе, жмурясь от удовольствия, терлась щекой о мягкую переливчатую ткань. Мужчина хрипел, под прикрытыми подрагивающими веками виднелись мутные белки с красными прожилками сосудов. Сильная судорога пронзила тренированное тело.

— … ли-ка, — осколок имени выскользнул вместе с последней крупицей сознания. Равнодушно взглянув на замершего на постели, женщина спокойно подошла и коснулась шеи любовника. Под холодными пальцами слабо и неритмично вздрагивала жилка. Чувственные губы безразлично улыбнулись. Бросив взгляд в мутное зеркало, красавица пару раз ущипнула себя за щеки, взъерошила волосы и ослабила завязки одежды, позволив халату и нижней рубахе, соскользнув, слегка обнажить плечо. Потерев кулаками глаза до красноты, она рывком распахнула тяжелую дверь и истерично закричала в темноту коридора:

— Лекаря! Господину барону плохо!

После чего размеренной походкой вернулась к массивной кровати под балдахином, опустилась перед ней на колени, взяла безвольную обмякшую мужскую ладонь в свои, поднесла к лицу и принялась неистово целовать, причитая:

— Муж мой, благодетель, господин мой, не оставляй верную супругу свою…

Прибежавший раньше других юный паж застал безутешную баронессу, рыдающую у постели до полусмерти изможденного страстью господина.