*

Я вырываюсь из тяжелого муторного сна. Грудь болит. Голова раскалывается. На изнанке опущенных век еще притворно рыдает хладнокровная незнакомка. Странное, пугающе реальное видение постепенно отпускает. Глухо и неторопливо реальность вторгается в сознание знакомыми голосами.

— Первый приступ за пятнадцать лет. Долго же он продержался, — менторский надменный тон, высокомерие в каждом слоге — моя прекрасная теща, несравненная и неповторимая Виктория, ошибиться невозможно. От древнего рода, куда якобы уходят ее фамильные корни, старой карге досталось умение общаться со всеми через губу и осанка проглотившей стальную трубу страусихи.

— Слишком рано, — тихое и звенящее, без сомнений, принадлежит Лике. Как всегда, рядом с матерью она точно усыхает, становится робкой и неуверенной девчонкой. Высокий голос подрагивает и льется весенней капелью.

— Я не готова, — продолжает моя жена, и теща тут же грубо обрывает ее.

— При твоей слабости и его малохольности удивительно, как вы вообще смогли размножиться. Но Полина вступает в силу, а ты начинаешь увядать. Пришло время забрать его жизнь.

«ЧТО?!» — я внутренне содрогаюсь, но тут же испуганно замираю. Разговор женщин явно не предназначен для чужих ушей. «Они что, сейчас обсуждают мое убийство?»

— У нас достаточно времени привести в порядок дела и подготовить уход. Делай что должно, и угасание произойдет постепенно.

— Хорошо, мама, — соглашается Лика, и я ужасаюсь: «Неужели моя добрая, нежная, заботливая жена, мать моей очаровательной дурынды-дочери только что согласилась избавиться от меня?» Хочу открыть глаза и посмотреть на заговорщиц, но с трудом разлепляю веки. Режущий яркий свет пробивается сквозь ресницы, заставляет щуриться и чихать. Женщины резко меняют тему.

— Зови врача. Очнулся твой господин, — цедит Виктория и в памяти вновь встает непрошеное видение — обнаженная незнакомка, затрахивающая здоровенного мужика до полусмерти.

Все кругом как в тумане, но по звуку шагов, движению воздуха и знакомому аромату духов понимаю — Лика склонилась надо мной и нажала кнопку вызова медперсонала.

— Влад, — шепот раздается так близко, что ощущаю щекой теплоту дыхания. С усилием открываю глаза, боюсь разглядеть на лице жены маску расчётливой убийцы, но вижу только слабую улыбку, милые ямочки в уголках рта, красноту в глазах и следы от слез.

Не позволяя мгновению длиться, дверь открывается и впускает врача.

— Доброе утро, дамы и лежебока! — сильный уверенный голос наполняет собой палату и сметает сомнения в дальний угол сознания. Лика приветливо кивает харизматичному, располагающему к себе высокому мужчине средних лет. Он стремителен, поджар и достаточно неформален для врача — в левом ухе блестит пиратская серьга, рукава халата закатаны и на правом загорелом предплечье красуется татуировка в виде сердца, обвитого плющом.

— Себастиан, — точно через силу выдавливает теща, и он отвечает ей бесстыдным взглядом, откровенно оценивающим с головы до ног. «Одумайся, несчастный, эта фурия разменяла в прошлом году восьмой десяток! Даром что выглядит моложе на двадцать лет», — хочу я предостеречь, но сил хватает только на едва слышное:

— Привет, Бас.

Доктор Себастиан Кёрн склоняется надо мной, хулигански подмигивает и жмет руку. Мое ответное рукопожатие вялое и слабое — совсем не так я хотел бы приветствовать старого друга. Мы знакомы с детства — жили по соседству, дрались и мирились, гоняли на скейтах и бросали мяч, пробовали курить и мучились похмельем. Он старше на пару лет и уже заканчивал медицинский колледж, когда я решил пойти в АйТи. Пока учились, виделись редко — на каникулах во время визитов к предкам, да пару раз выбирались в походы. Но именно Бас стал шафером на нашей свадьбе и крестным Полины. Причина, почему молодой кардиолог предпочел работу в провинциальной больнице заманчивым перспективам столичных клиник до сих пор для меня загадка. Но Кёрн уверяет, что любит покой и стабильность. Ну-ну, вероятно именно тяга к покою заставляет его оценивать ягодицы моей тещи и стабильно не пропускать ни одной проплывающей мимо привлекательной кормы.

— Ишемическая болезнь сердца, — без прелюдий и расшаркиваний выдает доктор, и Лика ахает, вцепляясь сильнее в мою ладонь.

— Антикоагулянты, здоровое питание, прогулки на свежем воздухе, минимум стресса и сдержанный постельный режим в течение месяца, — на последних словах Бас недвусмысленно хмыкает, намекая на причину приступа, и смотрит на Лику.

Я ожидаю увидеть на лице жены смущение, обычное для нее при разговоре на интимные темы, но голубые озера глаз точно подергиваются льдом, пухлые губы вытягиваются в тонкую кровавую линию, все тело напрягается, а пальцы, гладившие мое запястье, внезапно впиваются в него болезненной когтистой хваткой.

— При должном уходе угроза минимальна. Ведь, насколько я знаю, ты в надежных руках, — и, успокоительно похлопав меня по плечу, Себастиан отвлекается на показания приборов, датчики которых подключены к моему телу.

— Я позабочусь о нем, — говорит Лика и меня прошибает озноб от холодности тона. Смотрю на жену, надеясь разглядеть привычные родные черты, но вижу отстраненную решительность, с которой она принимает и выдерживает взгляд матери. Виктория одобрительно кивает.

— Сколько времени ему осталось, доктор? — спрашивает теща, и мы оба округляем глаза от бестактности вопроса.

— Я не гадалка, мадам, — в этот раз в интонации Кёрна нет и следа бесшабашного ловеласа, — и не берусь предсказывать судьбу, но с профессиональной точки зрения, на основе анализов и результатов обследования нет причин, мешающих пациенту дожить до глубокой старости.

— Отлично, значит, время есть, — подытоживает Виктория и бросает на дочь долгий многозначительный взгляд. Лика сжимает мою руку с силой, которой я не замечал у жены за все пятнадцать лет совместной жизни. Кажется, я даже слышу тихий хруст возмущенных костей.

Подхватив с кресла сумочку и плащ, высокомерная горгулья направляется к выходу, но уже в дверях внезапно оборачивается:

— Себастиан, ваше тату… Манера исполнения кажется мне знакомой.

У самой Виктории роскошная татуировка. Сейчас ее не видно, но летом, в открытых платьях, с забранными в высокую прическу волосами, невозможно отвести глаз от длинной плети ежевики, обвивающей позвонки от шеи, вдоль всей спины и вплоть до самого копчика. Конечно, я не видел окончания рисунка своими глазами, но предполагаю, что так и есть. Лика говорит — это последствие бурной молодости. Удивительно, за столько лет контуры не поплыли, тату не деформировалось и цвета по-прежнему первозданно ярки. Старуха знает какой-то секрет, не иначе.

Бас неосознанно проводит рукой по обвитому плющом сердцу:

— Я набил его в юности в салоне вашей дочери.

Призрак старшей сестры вторгается в палату. Лика вздрагивает, Виктория улыбается с почти человеческой грустью.

— Тогда все понятно, — говорит точно самой себе и, не прощаясь, выходит за дверь. В помещении становится сразу как-то светлее и легче дышать. Плечи жены расслабляются, хватка ослабевает и в глаза возвращается обычная теплота.

— Чертовски хочется пить, — хриплю пересохшими губами, и Лика тут же подносит стакан с водой и трубочку. Но я нахожу силы приподняться, устроиться полусидя и пью через край без этих приспособлений для лежачих и немощных. Утолив жажду, выдаю капризно:

— Согласен на еще один приступ ради хорошего кофе или чая с жасмином.

Бастиан улыбается:

— Обойдемся без жертв. От кофе тебе лучше пока воздержаться, особенно от крепкого и черного. А от чая я, как твой лечащий врач и старый друг, тоже бы не отказался.

Лика понимающе кивает и уходит в буфет, оставляя нас одних.

— Тебе не кажется это странным? — захожу сразу с основного и удостаиваюсь внимательного ответного взгляда.

— Проблемы с сердцем достаточно распространены. У тебя сидячая работа, размеренная жизнь. Перевозбуждения вкупе с физической активностью могут спровоцировать криз, — тут Бас ухмыляется, точно присутствовал в нашей супружеской спальне в момент приступа.