И все равно Повилика боялась опоздать. Не слыша погони, чуяла она преследователей. Вечерний ветер доносил ненавистный запах мужниного пота, земля под копытами вибрировала в такт спешащим боевым. Сильнее вжимала баронесса пятки в бока быстроного скакуна, подгоняя его на пределе сил. Лишь на миг предательской радостью вздрогнуло сердце, не встретив на постоялом дворе дружину Замена.

— Успела! — не таясь и не скрывая лица, стремительно ворвалась она в двери таверны, взлетела по лестнице и без стука возникла посреди комнаты Матео. Оторвавшись от полотна, художник глянул с удивлением, быстро сменившимся радостью, а затем в одно мгновение вопрошающей тревогой. Отбрасывая кисти и вытирая руки, распахнул он объятия. Повилика судорожно вскрикнула, прильнула к любимому, впилась в губы лихорадочным порывистым поцелуем и тут же отпрянула, требовательно потянув за собой.

— Барон знает! Он скачет сюда, чтобы тебя покарать! Быстрее! — они уже сбегали вниз — встревоженная судьбой Матеуша, больше, чем своей участью, Повилика и все еще недоумевающий, но готовый следовать за любимой живописец.

Нетерпеливо гарцевал у привязи конь.

— Едем вместе! — Матео, оседлав скакуна, протянул руки к Повилике, но резкий смех, раздавшийся над пустым двором, заставил влюбленных обернуться. Из тени хлева, довольной ухмылкой кривя изуродованное лицо, вышла Магда.

— Ты?! — Повилика отступила на шаг, пораженная неожиданным явлением и ужасающим видом неудачливой соперницы. В лучах заходящего солнца волосы бывшей служанки полыхали огнем, а зрячий глаз горел злорадным безумием.

— Возмездие! — выкрикнула в ответ Магда и, воздев руки, точно призывая в свидетели небесное воинство, ринулась на влюбленных. Повилика инстинктивно передернулась и попятилась. Конь заржал.

— Что — противно смотреть на дело рук своих? Или думала, я давно сгинула в сточной канаве?! — порыв ветра взметнул огненные локоны, а скрюченные ладони, без мизинца на левой, потянулись когтистыми пальцами к баронессе. На миг оторвавшись от ужасающего зрелища, Повилика обернулась — одной рукой Матеуш, успокаивая, поглаживал по холке коня, а другую настойчиво протягивал ей.

— Veloce! Tresoro mio!

Благодарно улыбнулась она любовнику и вложила тонкие пальцы в протянутую ладонь. В тот же миг Магда бешеной сорвавшейся с цепи собакой вцепилась в другую руку баронессы.

— Не пущу! — взвыла нечеловеческим голосом. — Теперь он знает цену твоей гнилой души и порочной щели. Пусть увидит воочию глубину падения своей «ненаглядной госпожи»! Ты заплатишь — за мою красоту, за любовь растоптанную и за Ярека, одурманенного тобой, проклятая ведьма!

Слюна вылетала из перекошенного ненавистью рта, ядовитыми каплями оседала на шелке платья, пеной застревала в уголках губ. Повилика с отвращением отмахнулась от ревнивицы, резко выдернула руку, рванула на себя расшитый подол платья. Магда потеряла равновесие, рухнула на колени в грязь, но только с большим остервенением снизу вверх глянула на соперницу и мертвой хваткой обвила лодыжки госпожи.

— Видела бы ты лицо барона, когда он узнал! Слышала бы, какими словами костерил тебя с полюбовником! Давно истосковались его воины по знатной охоте! За каждое мое страдание вам отольется вдвойне!

Повилика попыталась высвободиться, но Магда впилась пиявкой. Сгустился воздух, напоенный ароматами сжатых хлебов с полей, овощной похлебки и березовых поленьев с кухни, разгоряченных лошадей и пышущих азартом погони и мести соратников барона. Замен и сотоварищи были уже близко — Повилика чуяла их запах в порывах ветра, ощущала дрожь утоптанной земли на постоялом дворе и наполнялась страхом всеобъемлющим, липким, требующим действия здесь и сейчас.

— Спасайся! — крикнула девушка Матео, а в ответ на не успевший сорваться с любимых губ вопрос добавила: — Меня не тронут! Беги! Спроси в деревне Карела, он поможет укрыться. Я буду следом!

Но упрямый художник лишь мотнул головой — вздрогнули на ветру непокорные кудри.

— Золотом одарил меня, дал руку облобызать, простил верную Магду господин мой Замен… — бормотала валяющаяся в ногах прислуга.

— Беды мои на своей шкуре познаешь, неверная потаскуха, а дочь твоя и ее дочери, и дочери ее дочерей уж никому изменить не смогут и сдохнут следом…

На этих словах Повилика вздрогнула, обращаясь сердцем к невинному дитя, оставленному в замке, выпустила надежную руку возлюбленного и вцепившись в подбородок распластанной девушки задрала той голову, вынуждая смотреть в глаза:

— Что вякнула ты про дочь мою, ничтожное отродье?! — голос госпожи взметнулся над постоялым двором, задрожал трепетом листьев в вековой дубраве, тревожно зашелестел полевыми травами, угрожающе зазвенел в ломких сухих ветвях. Полыхнули золотые искры в разнотравье глаз и погасли, поглощенные темнотой зарождающейся бури.

Но обезумевшая от мести Магда не заметила угрозы и бесстыже улыбнулась искореженным рваным ртом.

— Прокляты! — выплюнула в лицо соперницы. — Все вы прокляты мной до последней в роду!

Темная буря собралась в грозовое облако и накрыла спелые пашни и голубую гладь чистых озер. Яростная материнская любовь, застарелая девичья обида и жгучий страх за возлюбленного молниями сверкнули в очах. Сила, первородная и обретенная, данная от природы и взятая без спроса, живая, творящая волшебство, и темная, ненавистью прожигающая изнутри, слились в единый яростный поток. Громом ударило слово:

— Повтори! — не губами, но волей приказала Повилика и сильнее стиснула челюсть рыжей девки. Магда собралась было выплюнуть ей в лицо очередную порцию оскорблений, как внезапно губы ее искривились в неестественном оскале, а в зеленых глазах расплескался первобытный ужас затравленной добычи. Властно баронесса схватила доносчицу за горло. Слабый хрип донесся из стремительно деревенеющего рта. В попытке освободиться девушка вцепилась в держащие ее руки — и не смогла боле отнять ладоней. Скрюченные пальцы точно приклеились, вросли в запястья Повилики. Засучили по земле ноги в тщетной попытке бегства, но поднялись из грязи узловатые корни, опутали, распластали перед госпожой растений и трав. На глазах засыхала молочная в ярких веснушках кожа, меняла облик и цвет, трескалась, грубела, покрывала молодое тело древесной корой. Взлохмаченные рыжие волосы взметнулись ветром, да так и остались красными изогнутыми ветвями. Корежило, перекручивало некогда стройный стан, выворачивало живую плоть в причудливый корявый ствол. А Повилика смотрела во все еще осмысленные глаза и тягучая отравленная сила, сотканная из ненависти и насилия, собранная на постылом ложе ночами, полными отчаянья и боли, струилась по венам, превращая Магду в ни живую, ни мертвую — дерево посреди постоялого двора.

Не помня себя, не ведая границ и последствий дозволенного, выплескивала Повилика горькую злобу в мир — растоптанная честь и украденная радость, запретная любовь и материнская боль — все предначертанные страдания и пережитые горести переполнили сосуд души. За невинное проклятое дитя, за ненавистное зловонное дыхание мужа, за любимого, чья жизнь висела на волоске… За весь враждебный мир людей, растоптавший нежный росток чистого дара матери-природы, наказывала Повилика дуреху, свихнувшуюся от отвергнутой любви.

Из темного дупла, бывшего некогда ртом Магды, раздался последний сдавленный хрип, но никто не разобрал бы в нем девичьего голоса, так скрипят и трутся друг о друга ветки на ветру, да шепчут дождевые струи, устремляясь вниз по морщинистой коре.

— Так значительно красивее, — злая усмешка исказила лицо баронессы. В темной бездне глаз вспыхнуло адское пламя. Но внезапно тревожно заржал конь и та, кто не была вовсе человеком, вернулась сознаньем в мир людей. Обернувшись, Повилика встретила ошалевший от увиденного взгляд художника — охра сердолика на выбеленном страхом лице.

— Матеуш… — прошептала еле слышно, чувствуя, как сердце ее разбивается хрупким стеклом о стену пугающего отчуждения, возникшую между ними. Она не могла вырвать рук, освободить запястье из цепкой хватки ветвей, не могла сделать шага навстречу и даже голос отказывал, точно вся сила покинула тело. Желая спасти — отвратила возлюбленного от себя. Превратив обидчицу, сама обратилась чудовищем.