— Посмотрите на «Встречу Марии и Елизаветы». Эта картина — жемчужина коллекции. Ее автор самый загадочный художник Средневековья — Мастер MS. До сих пор его личность не установлена. Есть версия, что это юный словацкий подмастерье, но только взгляните на четкость линий, владение кистью и цветом. Здесь явно прослеживается влияние двух живописных школ — южной, вероятно венецианской, и, безусловно, северной фламандской. А сколько символизма — одни цветы чего стоят. Вы знали, что цветущий мак олицетворяет Великую Мать — Деву-ночь, и посвящен всем лунным божествам?

Отрицательно качаю головой от чего случайно задеваю щеку спутницы. Речь Элизы в ответ взвивается азартным восторгом:

— В то время как ирисы — цветы духовности и мудрости. Таким образом на картине языческое женское начало встречается с христианской непорочностью.

Трактовка кажется мне сомнительной, но картина привлекает внимание. На переднем плане две молодые женщины в окружении ярких цветов, а на заднем два замка — один яркий, нарядный в солнечной долине на берегу озера. От другого остались только неприглядные руины высоко в горах.

— Замки олицетворяют жизнь земную и царство небесное?

— Как редко встречаются внимательные мужчины, разбирающиеся в искусстве! — восклицает в слащавой угодливости Элиза, и я ощущаю — пора заканчивать этот неумелый и непрошенный пик-ап.

— Вообще-то мы здесь с дочерью. Жена не смогла поехать, пришлось мне, — и, освободив руку, указываю в сторону довольно шумных подростков, толпящихся вокруг оживленно жестикулирующего педагога.

Элиза отскакивает с обиженным видом, точно я бросил ее у алтаря или иначе предал в лучших чувствах.

— Подростки, — шипит пренебрежительно и сцепляет нервные пальцы в вибрирующий замок.

— Полюбуйтесь, им даже простые правила не писаны! — наконец-то оторвав от меня взгляд женщина переключается на других посетителей. — Отойдите от картины! Произведения искусства нельзя трогать руками!

Дальнейшие события разворачиваются стремительно. Сначала мой слух парализует взвившаяся на высоких частотах сирена сигнализации. Затем в поле зрения попадает непоседливая Полина, тянущая руку к полотну загадочного Мастера MS. Поскальзываясь на высоких каблуках, к дочери наперерез бросается кураторша. Не успевает — девичья ладонь в ярких мазках несмываемых маркеров впечатывается в алеющие маки, под которыми киноварью стоит едва заметный автограф живописца. Полина вздрагивает, глаза закатываются, светя белками, и в следующий момент тонкое тело валится на каменный пол, прямо под ноги равнодушно взирающим Марии и Елизавете.

Дочь приходит в себя спустя мучительно долгую минуту, за которую я успеваю подхватить ее на руки, устроить на длинной скамье, вызвать медиков и набрать Баса. Керн отвечает почти сразу — в динамиках телефона завывают порывы ветра, а фоновым шумом слышатся крики чаек. Поздно доходит — друг-кардиолог, должно быть в море под парусом. Сегодня утром я оставил его на французском побережье, а кажется это было год назад. Голос Баса мгновенно утрачивает отпускную леность.

— Реакция зрачков, ритм дыхания, цвет кожи, биение сердца?

На его четкие вопросы выдаю взволнованно-суетливые ответы. Слышу, заводится мотор, быстрее направляя яхту в сторону берега. И тут Полина открывает глаза.

Вокруг нас столпотворение — педагог и одноклассники, шепчущиеся о причинах обморока, медработник с ватным тампоном, едко пахнущим нашатырем, куратор выставки и пара охранников, решающих то ли нас штрафовать за нанесенный ущерб, то ли уговаривать быстрее покинуть галерею и замять инцидент. Но я вижу только распахнутые карие глаза и слышу шепот бледных губ дочери:

— Amore mia… Божий дар… Там все началось… Сердце проросло…

— Девочка бредит. Наверно сильно ударилась головой! — громкое участие собравшихся раздражающе навязчиво, но отбиться от него получается только спрятавшись в медпункте, где мы дожидаемся приезда бригады скорой помощи. Полина болтает ногами, сидя на кушетке, без сопротивления позволяет себя осмотреть, только взгляд ее, то и дело встречающийся с моим, растерянный, будто нуждается в исповеди и совете.

— Рефлекторное синкопальное состояние, у подростков встречается довольно часто. Надо обследовать, чтобы точнее назвать причину.

Я киваю на незнакомые слова и клятвенно обещаю немедленно отправиться в клинику. Едем молча, но я почти слышу, как со свистящим шелестом одна за другой проносятся мысли в растрепанной девичьей голове.

— Картина… Откуда она? — дочь первая нарушает молчание. Вспоминаю историческую справку с элементами флирта и аннотацию к работе из буклета выставки.

— Венгрия или Словакия.

— Мне туда надо, — безапелляционно выдает Полина и вновь погружается в себя. Развязывается язык дочери только в приемном покое, где нас уже ждет взволнованная Лика. Жена заключает ребенка в объятия, и та в ответ начинает быстро тараторить ей на ухо. И без того большие глаза Лики с каждой фразой раскрываются все шире, и, кажется, еще слово — синее море выйдет из берегов, затопив удивленный рельеф лица.

Приходится довольствоваться только подслушанными фрагментами — большей частью моего внимания завладела медсестра, заполняющая карточку и составляющая анамнез. Выхватываю: «Повилика», «художник», «первая», «любовь»… Не успеваю удовлетворить любопытство — анализы, тесты и обследования утягивают дочь и жену в длительный круговорот, спустя несколько часов которого мы наконец-то оказываемся все вместе в комнате ожидания. Но утомленная Полина отгородилась от обеспокоенных родителей смартфоном и наушниками. Лика стучит ногтем по стаканчику кофе в такт моему сердечному ритму, и этот внезапный резонанс отключает мысли, подгоняя минуты до оглашения диагноза.

Распахнутая дверь неожиданно впускает Бастиана, и вид доктора Керна не сулит хороших новостей. Мы оба, я и Лика, одновременно вскакиваем с кресел. Но Бас не дает нам времени для суеты и лишних вопросов:

— Полина в полном порядке — видел краем глаза заключение. Другие новости менее радужны, — взгляд Керна останавливается на Лике: — только что в реанимацию поступил твой отец, месье Либар. И прогнозы неутешительны.

*

Закрыто! Повилика сильнее толкнула массивную дверь. Безрезультатно. Со всей силы забарабанила кулаками по дубовому полотну.

— Госпожа? — с той стороны раздался приглушенный угодливый голос пажа.

— Открой немедленно! — скомандовала баронесса, ощущая, как к горлу противным комом подступает паника.

— Господин Замен велел выполнять любые ваши просьбы, но из покоев не выпускать, — извиняющимся, но непреклонным тоном возразил юный слуга.

— Ярек! — взвыла Повилика так, что вздрогнули повара на подвальной кухне и постельничий в каморке под крышей.

Заржал в конюшне верный конь барона и девушка подбежала к окну. Внизу во дворе собиралась дружина — близкие друзья и соратники, благородная горячая кровь. Те самые, чьи крики «Ату ее!» изредка возвращались в кошмарах, наперсники сердца вероломного мужа, над которыми дочь Мокошь-матери не имела власти. Зато подвластны были Повилике побеги плюща и лозы дикого винограда, обвивающие стрельчатую раму. Распахнув окно, вслед за ароматом сжатых колосьев и прогретой солнцем земли, вдохнула она страсть ненавистного супруга. Но не тела ее желал Замен — азартом кровавой охоты пылало гнилое нутро барона. Дождавшись, когда зараженные общей на всех тягой всадники покинули пределы замка, протянула Повилика к стеблям растений дрожащие руки:

— Матушка, как меня ты спасла в час страшной невзгоды, наделила силой жизни, когда со своей я готова была проститься, так сейчас не за себя, за любовь и свет самой души молю — помоги защитить, сберечь Дар Божий, что пустил корни в сердце моем!

И восковые листья плюща прильнули к дрожащим ладоням благословенной лаской, а стебли затвердели, принимая на себя первый несмелый шаг голой ступни. Неуверенно поначалу, с каждым движеньем все быстрее спускалась Повилика, не стыдясь ни задравшихся, цепляющихся за побеги юбок, ни распущенных, взвиваемых ветром длинных волос. Жалела только, что громоздкие одежды замедляют ее, а растрепанная копна закрывает обзор. Но природа благоволила безрассудству влюбленной души — гнулись под порывами, громко шелестели листьями деревья, скрылось за облаками стремящееся к закату солнце, незамеченной добралась баронесса до стойла и запрыгнула на неоседланного быстроногого своего скакуна. По сравненью с массивным вооруженным Заменом, Повилика была легка как пушинка, а конь ее хоть уступал мощью дружинным, но скоростью мог тягаться со звуком грома, догоняющего блеснувшую молнию. Вдобавок, путь под подковами был пройден не раз и шел он мимо проезжих дорог прямиком к ждущему влюбленному сердцу.