— Постой! — старуха не сдается и спустя секундное колебание выдает причину внезапного интереса:

— Вчера Лика закончила мой последний заказ, ту подушку, о которой мы говорили на днях. Разумеется, не терпелось ее побыстрее опробовать, потому, несмотря на ранее время, я улеглась в постель и приняла снотворное, чтобы побыстрее погрузиться в чувственные грезы.

Она делает многозначительную паузу, видимо, ожидая от собеседника нетерпеливых вопросов. Но я молчу, едва сдерживая раздражение. Больше всего хочется побыстрее отделаться от Хелены — перспектива быть заживо съеденным кланом ведьм с каждой секундой этого странного разговора становится все более привлекательной. Так и не дождавшись от меня проявления интереса, мадам Дюпон продолжает:

— Так вот, не то, чтобы я жалуюсь, но это был совсем не тот сон, который я ожидала. Этакая мрачная готика, точно в рассказах Эдгара По. Бедный юноша умер, а девушку злая колдунья превратила…

Но я не дослушиваю, прерывая довольно невежливо:

— Возможно, все дело в принятых на ночь таблетках? Думаю, вам стоит обратиться к моей теще — мадам Либар готовит снадобья на все случаи жизни.

Хелена качает головой и явно хочет продолжить мысль, но я уже вырвался из ее оков и решительно направился в сторону дома. И когда уже открываю дверь, соседка тихо шепчет самой себе, но мой слух все равно ловит каждое слово:

— Хорошо, что вернулся. Без тебя она видит кошмары.

Не успеваю сделать и пару шагов в полутемном коридоре, как лестницу наверх разрезает яркий солнечный свет.

— Привет, пап! — Полина перевешивается через перила и машет рукой. Сердце сводит спазмом внезапного счастья — три дня вдали от дочери кажутся вечностью. Хочется распахнуть объятья, чтобы моя малышка как в детстве с разгона прыгнула на шею. К счастью, дочь понимает состояние отца без слов, быстро перепрыгивая через ступеньку, спускается по лестнице и виснет на мне цирковой мартышкой.

— Конференцию отменили? — спрашивает, недоверчиво разглядывая обветренное морским ветром лицо, и замечает отсутствие сумки.

Просто жму плечами в ответ, прижимаю покрепче худое нескладное тело и понимаю, как чертовски сильно соскучился.

— Мама дома?

— Уехали с ба по магазинам, — Полина отлипает. Отпускаю ее нехотя, признавая право подростка на личное пространство.

— А чемодан где? — берет верх любопытство.

— В аэропорту потеряли. Повезло, что там ничего ценного, — придумываю правдоподобное объяснение.

— Жуть. Пошли, покажу кое-что, — и дочь тащит меня обратно во двор. Повезло, мадам Дюпон ушла, и мы можем побыть наедине. Полина подходит к кусту черной бузины, вытягивает ладонь и кричит мне:

— Смотри внимательно, па!

Сначала я не вижу ничего необычного. Ветер треплет растянутое трикотажное платье, перекидывает через плечо собранные в хвост длинные волосы. Дочь щурится от яркого солнца и водит рукой по резной листве. Но потом… Раньше, чем зрение сигнал подает слух. Скрипят, трутся друг о друга ветки, шелестят молодые листья, тихо щелкают готовые распуститься бутоны — звуки собираются в единую композицию, и бузина обретает голос. Тихий, певучий, гипнотизирующий, подобный музыке для медитации. А затем я вижу — не Полина касается растения — дочь стоит неподвижно, а тонкие побеги ластятся к ней, приветственно касаются ладоней, норовят скользнуть по щеке и подобно котятам играют с прядями волос.

— Видишь?! — гордая собой обращается ко мне дочь. — Знакомься — мой личный ручной куст!

Но я не успеваю выразить ошеломленное удивление. Хлопает парадная дверь и кухня наполняется голосами Лики и Виктории. Судя по всему, они продолжают давний, начатый еще в машине спор:

— Осталось меньше месяца! — теща как всегда резка и непреклонна.

— Ты не можешь знать наверняка. Влад уехал, а не умер, — голос Лики звучит устало, точно этот разговор ей порядком осточертел.

— Нда, таких невезучих Повилик наш род еще не видывал. Впрочем, чему удивляться — слабое семя, — Виктория опять бросает обвинение, смысл которого мне непонятен. Оставляю Полину во дворе и захожу в дом. Женщины так увлечены, что не слышат моих шагов.

— Вы с бабушкой сами решили отдать всю силу Полин, — возражает Лика.

— Ой, только вот не надо поднимать детские обиды! У Полин наметились отличные перспективы роста, а ты…

— Всегда была лишь неприятным последствием твоего инстинкта самосохранения, — едко резюмирует супруга.

— Который, к сожалению, не передался по наследству от матери к дочери! — парирует Виктория без тени раскаянья. — Иначе ты бы не вяла в одиночестве, а уже давно искала нового господина!

— Прости, мама, но с твоими скоростями удивительно, как ты вообще встретила отца, а не накинулась на ритуального агента прямо у гроба первого мужа. Интересно, если бы мы не были обречены на верность, скольких бы ты уже сгноила? — от холодной ярости Лики звенят подвешенные над барной стойкой бокалы.

— Да как ты, ходячее недоразумение, смеешь говорить с матерью в таком тоне? — взвивается Виктория, но Лика не успевает возразить. Я захожу на кухню и обращаюсь к теще:

— Тот же вопрос. Как смеете вы, мадам Либар, говорить в таком тоне с моей женой, находясь в нашем доме? — впервые в разговоре со старой каргой мой голос тверд, а взгляд пронзителен.

Боковым зрением вижу, как при виде меня Лика отступает и вцепляется в столешницу.

— Смотри-ка ты, господин Влад вернулся, — с издевкой выплевывает Виктория, подхватывает сумку и стремительно направляется к выходу. Уже в дверях теща останавливается, с ухмылкой оглядывает нас и ехидно замечает:

— Достойны друг друга — никчемные идиоты-самоубийцы.

Хлопает дверь. Стихают шаги на крыльце. Звук отъезжающей машины растворяется в многоголосье улицы. Лика включает воду и влажными холодными пальцами массирует виски. После этого отходит в самый дальний от меня конец кухни и устраивается прямо на подоконнике рядом с горшком пеларгонии.

Молчим. Разглядываю жену — постарела или я надумываю? Под глазами темные круги, на переносице продольные складки морщин, а в волосах серебрятся тонкие нити. Но, возможно, раньше я просто не замечал, как и все, проявляя минимум внимания к той, кто постоянно рядом?

Лика не спешит заводить разговор, но в ее взгляде сменяют друг друга удивление и испуг, настороженность и надежда.

— За вещами заехал? — бросает жена в попытке выстроить линию обороны. Но я качаю головой, наливаю чай и сажусь так, что покинуть кухню, минуя меня, становится невозможно.

— Почему «слабое семя»? — вопрос этот крутится в голове с момента возвращения памяти. Именно так и никак иначе, теща называет младшую дочь.

— Если отвечу — уедешь? — Лика обнимает себя руками и съеживается будто от холода.

— Нет. Как я сказал твоей матери, это наш дом. И здесь моя семья, с которой я хочу быть вместе, покуда смерть не разлучит нас, — сказанные вслух мысли сжигают остатки сомнений. У каждого счастья своя цена и несколько лет жизни теперь не кажутся такой уж высокой платой за право быть мужем и отцом.

— Ты либо дурак, либо романтик, — супруга кривит рот, но я замечаю тень робкой улыбки.

— Два в одном, — усмехаюсь и жду. Лика закрывает глаза, делает глубокий вдох и начинает рассказ.

— Так повелось давным-давно, я не знаю истоков и причин, но каждая из нас до достижения двадцать пятой зимы должна найти своего господина. Он становится нашей жизнью, а мы дарим ему ребенка. Это всегда одна дочь, похожая на отца, как две капли воды. Наверно, чтобы невозможно было заподозрить измену. Хотя, как я говорила раньше, изменить мы не можем — с момента первого слияния мы мало того что безусловно верны, так еще и утрачиваем привлекательность для других.

— Не замечал такого — мои коллеги считают тебя очень красивой, а Бас так и вовсе иногда предпочитает твое общество моему.

— Спасибо, — Лика улыбается и даже слегка краснеет. — Но, ни один из них никогда не пожелает меня как женщину. Пока ты рядом, и пока ты жив.