Рыжую девку, одержимую ревностью, Саяна помнила. Та зачастила в ее землянку с прошлой осени — сначала за каплями из сонной травы, чтобы очи черней делать. Красавицы крупных городов завели моду на большие зрачки, мол кавалеры так и липнут на загадочный и томный взгляд. По зиме, подражая молодой хозяйке, пристрастилась натираться розовой водой. Много раз просила ведунью отвадить любимого от вероломной нищенки, занявшей его мысли и постель. Но щедростью Магда не отличалась, а за гроши Саяна только посмеивалась, да отделывалась от молодухи то порошком из сорных трав, то якобы заговоренной булавкой, снятой со своего подола. Когда же недавно рыжая вновь обратилась за белладонной и в оплату принесла отрез дорогого шелка, старуха ни о чем не спросила, решив, что девка вновь очами бездонными хочет в койку полюбовника заманить.

О гневе барона и впавшей в немилость служанке шептались на ярмарке. Саяна на слухи качала головой, да бойко торговала — травяными сборами да лечебными бальзамами. Никак не ожидала старуха, что по пути домой, на отвороте с проезжей дороги на тропку, ведущую к хижине, под старым раскидистым дубом найдет она рыжую — ни живую, ни мертвую, в рваном рубище и в засохшей крови. Добрый ли кто подкинул сюда непутевую преступницу, или сама дошла из последних сил за помощью к ведунье — осталось неведомо. Старуха неодобрительно цокнула языком, покачала головой, осуждая то ли действия одержимой любовью Магды, то ли жестокое наказание барона, загрузила поклажу в заплечный мешок, охнула от боли в спине под его весом, и, стиснув зубы, затащила истерзанное тело девушки на волокушу. Там закрепила его конопляными путами и, понукая неторопливого, старого, как и она сама, осла, по еле заметной тропке отправилась в лес.

На спине Магды не было живого места, опоясывающие синяки говорили о сломанных ребрах, половина лица отекла, уродливая рана проходила по правой щеке, разрывая бровь, полосуя по глазу и заканчиваясь у ключицы. Саяна промыла, обработала мазью и перевязала чистым полотном все следы господского снисхождения. Недолго думая, отрубила раздробленный то ли копытом, то ли колесом мизинец на левой руке и замотала ладонь. Девушка в сознание не приходила, дышала прерывисто и неглубоко. Ведунья плеснула себе горячего травяного отвара, села на топчан у стены и, задумчиво глядя на огонь, откупорила горшочек с лимонным лакомством.

Магде чудились страшные тени по углам, тянущие к ней руки. Виделись уродливые демоны, приходящие по ее душу. Тело то горело в геенне огненной, то стыло в ледяной пустыне. Только черный ангел смерти парил над страдалицей и никак не забирал ее в свое царство. У ангела были глаза как рождественская ночь и волосы, подобные печной саже. Он мазал лицо ее вонючей миррой и приговаривал молитвы на незнакомом языке. На третью седьмицу разглядела девушка в волосах седые пряди, а в глазах близорукий прищур. Смуглую кожу «ангела» располосовали морщины, крылья втянулись в сгорбленную спину, а вместо молитв губы выдали:

— Выкарабкалась-таки.

Саяна усадила рыжую на лавке, подсунув под спину свернутое шерстяное одеяло, и всучила ей в руки ковш с чем-то горячим и сильно пахучим. В ужасе уставилась девушка на забинтованную ладонь и поняла, что не чувствует пальца и не видит одним глазом. Ныли, затягивающиеся шрамы на спине, кололо под ребрами и жгло горло.

— Покажи! — прохрипела Магда, желая и одновременно страшась увидеть свое отражением.

Со дна латунного таза взглянуло на нее навсегда изуродованное лицо. Девушка взвыла и вцепилась в плечи старухи:

— Лучше б ты оставила меня подыхать! Все одно — такому чудищу нет жизни среди людей!

— Ты молода и полна сил. Видать, Боги на тебя свои планы имели, раз в новый виток не отправили, — без усилий освободилась Саяна от трясущейся в рыданиях служанки.

— Помоги мне отомстить! — одержимость зазвенела в голосе Магды. — Прокляни ненавистную баронессу, пусть страдает она, как я сейчас!

— Неподвластна мне госпожа Повилика, да печальна ее судьба и без злобы твоей. Знание, что я по крупицам по миру собирала, подсматривала да изучала, самой природой ей дано. Только Великая Мать может то забрать, чем наградила.

— Так пусть дочь ее, и дочери ее дочерей не знают покоя, по одному только господину сохнут, красоту и жизнь за него отдают, как я свою!

— То, что просишь ты — весь род проклянет, да и взамен заберет немало, — Саяна пронзительно глянула в изуродованное лицо Магды. Девушка зло улыбнулась искривленным ртом:

— Да разве ж я уже отдала недостаточно?! Молодость моя и честь растоптаны, сердце сожжено и растерто с золой! Нет мне жизни теперь ни с любимым, ни без него.

— Душа твоя еще тьме не отдана.

— Забирай! — рыжая рванула на груди рубаху, точно призывая старуху вонзить ей прямо сейчас нож в сердце и вынуть душу. Саяна хмыкнула под нос:

— Мне без надобности. Неразумное дитя, так торопишь смерть, и жизни не познав.

И уже громче добавила:

— Мне-то что с твоей мести?

— Всю зиму буду тебе служить, делать что прикажешь — хворост носить, прясть, ткать, помогать по дому да в хозяйстве, — взмолилась Магда, падая перед старухой на колени.

— Из хозяйства здесь только осел, коза, да дубрава окрестная, а покои мои за три шага и дите перейдет.

— Куда ж мне идти, матушка Сая? В замок обратного пути нет, а из родных только брат остался, да и тот не знаю, жив ли. Уж пару лет как ушел на войну, и нету вестей.

При упоминании войны что-то на мгновение мелькнуло в темных проницательных глазах — давнее, горькое, сокровенное. Старуха позволила Магде остаться. Рыжая следовала данному слову — вставала затемно, носила хворост и воду, готовила и убирала, а еще наблюдала за Саяной, задавала вопросы и вникала в суть. Не то чтобы бывшая служанка отличалась особым умом или способностями — в крови Магды хитрость и изворотливость настаивались на жажде жизни. Но старая Саяна давно была одна — простая забота, да готовые слушать уши нашли путь к усталому, забывшему о чувствах сердцу. Знахарка делилась секретами с пытливой молодухой, и когда по весне рыжая заговорила о магии проклятий вновь, старуха опечалилась.

— Камнем проклятье на сердце твое ляжет, но раз решила — слушай. Исходное слово эхом в роду зазвучит, когда ты своей чистотой уподобишься деве священной. Омоешься в крови, что сердца питает родник, на дно погрузишься, в руках своих море сжимая. И к свету вернешься, чтоб в тьму добровольно уйти, — Саяна с неподдельной грустью провела скрюченным пальцем по стенкам горшка, собирая последние капли лимонной сладости.

— Не понять мне смысла, матушка, — Магда нахмурилась, повторяя про себя слова обряда.

Настроение у ведуньи было на удивление благодушное, видать сама весна, согревала ее теплыми лучами.

— В темную ночь новорожденной Луны ты возьмешь камень из мертвого моря и пойдешь с ним на берег Почувадло. Озеро это — само сердце Мира — бездонное, как благость Матери и безграничное, как людские пороки. Там обагришь камень своей кровью и вместе с ним зайдешь в воду и будешь идти до тех пор, пока озеро над тобой не сомкнётся и не услышишь биенье сердца мира внутри себя. Тогда в глубине пожелаешь исполненья проклятия и произнесешь его вслух. Эхо запомнит, подхватит твои слова и пронесет их сквозь время. Затем камень оставишь на дне, а сама вернешься, если сможешь.

— Если смогу? — Магда непонимающе моргала.

— Чтобы сбылось, ты должна омыться в водах самого сердца нашего мира и эху поведать тайну из глубины души. Камень сохранит сказанное навечно, но, если не сможешь вернуться — не сбудется.

— Значит, я выживу, матушка? — в голосе Магды послышалась надежда, заставившая голос ведьмы звучать резче и жестче.

— Ступая на проклятый путь о жизни своей и душе печься уже недосуг. До той поры проклятье в силе останется, пока дочь Повилики и господин ее сердца добровольно в жертву себя друг ради друга не принесут. Иначе жить ей без него не дольше лунного цикла.

— Почему так? — рыжая недовольно прикусила губу. Магде хотелось мести чистой — без ограничений и условностей, — пусть сразу мрет за ним следом. А лучше нет — пусть страдает до глубокой старости в одиночестве.