— Выпей со мной, — настаивала баронесса, протягивая кубок и прожигая соперницу колдовскими самоцветами глаз.

Пятясь, скандалистка уперлась в дверь. Заперто. Магда навалилась спиной — безрезультатно. Повилика улыбнулась — холодно, жестко — точь-в-точь, как Ярек, когда ссылал неугодных на рудники.

— Пей! — громкий голос не терпел возражения, подминал волю, принуждал подчиниться, и рука сама собой приняла чашу из тонких цепких пальцев хозяйки. Еще больше потемнело в комнате. Только глаза Повилики горели, да от кожи ее, Магда готова была поклясться, исходило сияние подобное лунному свету. Девушка хотела зажмуриться, но веки точно вросли в глазницы. Попыталась пролить кубок на ковер, но тело одеревенело.

— До дна! — тихий приказ прошиб до панического озноба, нестерпимой болью взорвался в сознании, властно сжал сердце. Служанка подчинилась — припала к краю и выпила, превозмогая тошноту.

— И впредь не путай ночной горшок с господской посудой. Думала, я твоих испражнений за винным духом не разберу?! Или хотела дорогого Ярека этим дивным вкусом поподчивать?

Магда не слышала. Ее рвало, выворачивало, скрючивало пополам и бросало под ноги госпоже. Повилика брезгливо отошла к окну. Солнечный свет вновь озарил комнату, а взгляд баронессы смягчился.

Тем же вечером рыжую вновь определили на кухню, а из деревни в услужение прибыла старая Шимона. Госпоже надоели игры — пришла пора продолжать род.

*

— Почему ты бросил музыку? — Бас ведет яхту вдоль берега, надеясь до темноты успеть к ближайшей французской марине.

— А ты? — отвечаю вопросом на вопрос, выстукивая вчерашнюю мелодию ногтем по натянутому лееру.

— А я не бросил, — Керн широко белозубо улыбается:

— Врач, играющий на саксофоне, это весьма сексуально. Регулярно слышу подобное.

— Ты и без него знаешь на какие кнопки жать, — вспоминаю вчерашнюю официантку и вновь дивлюсь, как легко она согласилась пойти с нами.

— Эта магия, мой одомашненный друг, доступна всем, находящимся в поиске и бегущим от обязательств. У вас, семейных, прокачиваются навыки иного рода, — Бас знает на что давить. Упоминание семьи сразу переключает мысли на Лику и Полину. Не могу не думать о них. Перебираю в голове режим дня, отмечаю — вот сейчас дочь возвращается с занятий по живописи, а жена в это время обычно берет перерыв в мастерской, и они болтают на кухне — обсуждают вышивки подушек или свежие эскизы. Сердце отзывается болью, а в висках шумит. Приходится отвернуться от Керна и спустить со лба солнцезащитные очки — глаза слезятся. Вероятно, от ветра в лицо и яркого солнца. Или от избытка непрошенных чувств.

— Среди моих приятелей — ты единственный продержался так долго. Все давно развелись, некоторые неоднократно. И знаешь, что абсолютно каждый делал перво-наперво, обретая свободу?

Я поворачиваю голову в сторону Керна, надеясь, что жест выглядит заинтересованно, а выражение лица не прочесть из-за очков.

— Напивался и клеил симпатичную девку. Ничего не напоминает?

Улыбаюсь в ответ криво, углом рта, понимая, что при встрече даже не узнаю Ханну, зато пальцы продолжают выстукивать мелодию, в которую вплетен их с Басом полуночный танец.

Друг отвлекается от румпеля и одаривает меня профессиональным рентгеновским взглядом:

— Влад, что ты здесь делаешь?

Этот тон мне хорошо знаком — доктор Керн не отцепится, пока не соберет весь анамнез и не поставит диагноз.

— Прячусь от Повилик, — говорю и сам понимаю, как нелепо это звучит.

— От всех сразу? В том числе и от дочери? — продолжает напирать Бастиан.

— Конечно нет! Только от тещи и жены.

— Виктория, насколько я понимаю, проблема месье Либара.

Себастиану легко говорить — не в его воспоминаниях мать Лики выливает в кофе свое зелье и открытым текстом желает зятю скорейшего вечного успокоения.

— Которая разрешится в быстрые сроки, — мрачно бубню под нос.

— Сколько ему — шестьдесят, шестьдесят два?

Киваю, не в силах вспомнить точный возраст Робера.

— Прилично продержался, — Керн задумчиво изучает морскую даль. — Виктория, вероятно, на строгой диете. Как думаешь, на сколько тебя бы хватило?

Пожимаю плечами — я как-то не удосужился уточнить у жены ее ежедневную потребность в еде:

— Хочешь, позвони — спроси, — ерничаю под пристальным интересом приятеля. Бас тут же прикладывает ладонь к уху, имитируя разговор:

— Лика, дорогая, это доктор Керн. Подскажи, на сколько приемов пищи ты планировала разделить своего драгоценного супруга? Не считала? А если представить, что один раз, это, скажем, палец? О-оо, уже доедаешь вторую ногу? А ты хорошо выглядишь, при таких аппетитах.

И тут Бастиан меняется в лице, вытягивает губы трубочкой, идиотски округляет глаза и изменившимся голосом, протягивая слова, выдает:

— Себастиан, милый, я так одинока и голодна. Составишь мне компанию за ужином?

Смеюсь и кидаю в Керна рубахой, которую до этого использовал вместо подушки. Бас ловко ловит и ухмыляется:

— Ну серьезно, у них же должен быть график приема, оптимальная доза…

Срываюсь на хохот, с трудом выдавливая:

— Погляди, может, у меня на спине рецепт написан?

— Точно, рецепт! Он должно быть в книге. Как та, из которой ты страницу дернул.

— У Лики такой нет, — вспоминаю упреки тещи.

— Может в тату зашифрован? И у Полин, и у Виктории весьма искусные рисунки на коже.

Отрицательно мотаю головой. Татуировок у Лики нет, в этом я убежден на сто процентов. Непрошено перед глазами встает обнаженное тело жены под струями воды за прозрачным стеклом душевой кабины. Моргаю, отгоняя видение, но память услужливо подсовывает детали, добавляет запах шампуня и тихие звуки стонов согласия, когда я составляю жене компанию.

— Что происходит, когда еда кончается или портится? — тяга к научным изысканиям у Баса в крови.

— Предполагаю, умирают с голоду или находят нового донора, как Виктория своего профессора после смерти отца Полин.

— Интересно, долго они протянут в одиночестве? Человек без еды может продержаться около месяца, без воды — не более пяти суток. А Повилика без мужчины? — Керн размышляет вслух, разглядывая наполненные ветром паруса и слегка корректируя курс. А я впервые задумываюсь — действительно, сколько отведено Лике? Неделя? Месяц? Год? Что с ней будет без меня?

Этот вопрос поселяется на задворках сознания и постоянно всплывает в голове. Спускаю паруса, завожу мотор, наблюдаю за четкими движеньями Баса, машу встречным лодкам, отвечаю на реплики и поддерживаю разговор, но внутри гудит тревогой, точно трансформатор под напряжением Ликина фраза в ночь перед расставанием: «Я умру без тебя…» Что за дурацкая насмешка судьбы — я умираю рядом с ней, а она без меня! Как легко, оказывается, сбежать, спасая себя, и как нехотя взваливается на плечи груз ответственности за чужую жизнь.

Мы подходим к берегу на французском приграничье — из примечательного только огромная стоянка яхт, все интересное в глубине материка. Спрыгиваю на деревянный настил, креплю швартовый и замираю, наблюдая, как аккуратно и уверенно ведет Бас свою красавицу. По причалу идем молча — Керн слегка пританцовывает, привыкая к твердой земле после морской качки, а я методично мысленно пролистываю альбом семейной жизни. Но ответов нет — как нет в моем сердце ненависти к жене, а в душе испуга за свою жизнь. Боязнь иного рода разрастается в груди, но я гоню ее до поры до времени.

Первый попавшийся ресторанчик на берегу похож на салун из фильмов про Дикий Запад. Длинная стойка, в центре сцена для выступлений, рядом с ней старое и, вероятно, расстроенное пианино. От вида инструмента музыка внутри взрывается, оглушает на мгновение и требовательно толкает в волшебный мир семи октав. Пока Керн заказывает еду и напитки, я уже поднимаю лакированную крышку и осторожно пробегаю пальцами. Удивительно — фортепьяно звучит прилично, отзывается теплотой на умелые касания, и я, точно влюбленный подросток, получивший приветливый отзыв на первую ласку, берусь за дело всерьез.