Звонок мобильного выводит меня из дремотного небытия. Голос Баса, как всегда, бодр и подозрительно загадочен, точно старый друг замышляет недозволенную шалость.

— Мы были оба правы — кровь и вино! — сообщает доктор Керн и ждет реакции. Я же спросонья заторможен и не сразу понимаю, что речь о вырванной из ведьмовского дневника странице.

— Шардоне или рислинг?

— Нет, красное сухое, примерно шестидесятилетней давности. Терруар и сорт эксперты определять отказались, но за работу потребовали ящик столового каберне-совиньон. Прелюбопытный вышел анализ. Заеду — обсудим?

Судя по всему, Бастиану не терпится поделиться открытием.

— Я в Ньюпорте, — отвечаю, надеясь обойтись без расспросов, к которым пока не готов. Но Керн понимает с полуслова:

— Буду через час. Взять пиво или что покрепче?

— Лечащий врач запретил спиртное.

— Я с ним договорюсь! — усмехается и вешает трубку.

*

К приезду Баса на маленькой встроенной кухне готов нехитрый ужин. На сковороде шкворчит баночная фасоль вперемешку с консервированной ветчиной. Ни вкус, ни вид еды меня не заботят совершенно, но организм требует топлива, возмущаясь неожиданному воздержанию. Интересно, как там Лика? Тоже чувствует голод в разлуке с любимым блюдом? Размешиваю варево и задумчиво облизываю ложку — сносно и калорийно, пойдет.

— Дорогая, я дома! — раздается снизу и хлопает входная дверь. Себастиан Керн звенит бутылками и шуршит пакетами с эмблемой бургерной с пляжа неподалеку. Действительно, можно было заказать доставку, а не переводить неприкосновенный запас припасов. Но в отличии от холостяка Баса, у меня нет такой привычки — дома готовит жена, а заказываем мы разве что пиццу, когда у Полины собирается толпа приятелей. Мысли о семье не отпускают, несмотря на вернувшиеся воспоминания, которые инородным комом застряли поперек сознания и никак не хотят занять подобающие места в общей памяти. Чувствую себя потерянным и глубоко несчастным. Вероятно, все эмоции написаны не только на моем лице, но считываются по сгорбленной спине. Керн молча протягивает открытую бутыль и плюхается на стул рядом. Успеваю выпить половину, прежде чем Бас задает первый вопрос:

— Свалил или выгнала?

— Два в одном, — салютую бутылкой и ловлю задумчивый взгляд друга. Вероятно, внешний осмотр пациента приводит доктора Керна к неутешительному диагнозу, потому как он решительно встает, вырывает из моих рук сковороду, кривиться от ее содержимого, отставляет подальше, а меня буквально насильно усаживает за стол. Секунду спустя я уже сжимаю в руках сочный, исходящий слюноотделительными ароматами бургер, а перед носом щелкает, теряя крышку, вторая бутылка темного трапписткого. Жирное и алкоголь при болезнях сердца? Интересно, Себастиан точно кардиолог или все эти годы умело прикидывается? Едим мы молча и неторопливо. Управившись первым, Бас вытаскивает из рюкзака конверт с вырванным листом, аккуратно запаянным в пластиковый пакет «для улик», и распечатанным заключением эксперта, протягивает мне, но я едва улавливаю смысл в формализованном научном языке изложения. Понимаю только, что бумага ручной работы, а основа чернил растительного и животного происхождения.

— Мало того, что бумага уникальна, она еще и пропитана соком какой-то лианы, от чего повышается ее прочность, но затрудняется анализ чернил. Этот самый сок, кровь и вино старинная прелестница для своих зарисовок смешивала в равной пропорции. Открытие любопытное, но какой тебе от него прок? Старинные краски вообще через одну ядовиты, из фекалий слонов в Тайланде делают бумагу, а мочу в средние века использовали при выделке шкур.

— Хотел проверить одну догадку, — пожимаю плечами и прикладываюсь к тягучему напитку с бархатистым ароматом подгорелой карамели.

— И как, проверил? — Бас смотрит с любопытством.

— Стало легче?

— Нет. — Недавняя суета с дневником Виктории, теориями заговоров и подозрений после признания жены кажется мне пустой и бестолковой. Но делиться с Бастианом я не спешу. Достаточно того, что приятель косится на меня с озабоченным сочувствием и явно сдерживается, чтобы не начать считать пульс и измерять давление.

— С Ликой серьезно? — Керн прощупывает почву, но я отделываюсь очередным неопределенным жестом. Уехать было легким порывистым решением, но пока я запрещаю себе думать о его правильности. Инстинкт самосохранения у человека сильнее прочих, или нет?

— Завтра выйдем в море — проветрим мозги, — не предлагает, но констатирует Бас, и я с готовностью соглашаюсь. Для рожденных на побережье свобода имеет привкус морской соли, йодистый запах, скрипит натянутым такелажем и трепещет спинакером, ловящим ветер.

— Давно ты напивался в хлам? — интересуется старый друг и зовет за собой. Мы спускаемся на первый этаж, где Себастиан любовно скользит ладонью по округлому борту полутонника и тихо шепчет, обращаясь к яхте:

— Завтра, моя хорошая. Подожди еще чуть-чуть.

И мы выходим в поздний вечер, подсвеченный полной луной и огнями набережной. На пляже немноголюдно. Несколько любителей одиноких пробежек в полосе прибоя да парочка стеснительных влюбленных, спрятавшихся подальше от людных мест. До ближайшего бара, чуть больше километра, мы идем неторопливо, смакуя холодное пиво и по-летнему теплый бриз. Северное море подлизывается к ботинкам и пенистым ластиком затирает наши следы. Алкоголь и окружающее умиротворение развязывают мне язык, и я рассказываю — про Лику и Викторию, про странные видения и рисунки Полины, про загадочный дневник и болезнь Робера, про обретенную память и накатившее непонимание самого себя. Бас слушает, изредка пронзая меня сосредоточенным взглядом, слишком пристальным, учитывая количество выпитого. Доктор Керн больше не подозревает меня в шизофренических бредовых фантазиях. При свете Луны, на границе мира людей и бескрайнего океана магия обретает силу и наполняется верой даже таких прожженных циников, как Себастиан Керн. Приятель не осуждает и не обсуждает мои откровения, просто идет рядом в ритме сердца, дышит одним воздухом и, кажется, видит глубже, чем я сам.

— Ну что, звоним психиатру? — спрашиваю, поднимаясь по ступеням на террасу бара.

— Пока отложим, — усмехается Бас, — мы как раз пришли в аптеку.

*

«Крошку тунца», маленькую закусочную на берегу, мы покидаем далеко за полночь, после закрытия, в компании смешливой официантки Ханны, явно разглядевшей в Басе не только источник щедрых чаевых. Хорошенькая студентка, подрабатывающая в прибрежном баре, скидывает сандалии и убегает по кромке прибоя, поднимая брызги и сверкая светлыми пятками. Смуглая, оливкового оттенка кожа ее отливает тусклым золотом, а темные волосы развеваются на ветру. Я останавливаюсь в хмельной завороженности моментом. Бас вопросительно выгибает бровь, разуваясь следом за нашей спутницей.

— Девчонка совсем, — шепчу, прекрасно понимая, к чему ведет полная откровений и алкоголя ночь. Керн улыбается и устремляется навстречу заразительному задору молодости и беззаботной жизни. Ханна танцует по колено в воде. Низ платья намок и облепляет стройные ноги. Я невольно любуюсь прекрасной девушкой в быстротечном моменте неуловимой жизни, а Бастиан уже рядом, поддерживает древнюю как мир игру. Сколько ей — двадцать? Двадцать пять? Как часто она вот так с легкостью завершает смену в компании первых встречных? Как скоро моя Полина выпрыгнет из последних детских грез и с неудержимым безрассудством бросится в омут пьянящих страстей? Мысли о дочери переносят далеко — в оставленный утром дом, к жене, хранящей мрачные тайны, к прежней жизни, которую не вернуть. Внутри поднимается и крепнет давно забытая потребность, желание творить музыку наполняет все существо до краев и грозится выплеснуться через край — точно пузырьки в бокале шампанского. Не имея возможности сесть за инструмент — напеваю под нос, перебирая минорный ритм кончиками пальцев, скользящих по шероховатой ткани джинсов. В новорожденную мелодию вплетается свет Луны и смех Ханны, плавные провокационные движенья Баса и ленивый прибой, в ней качаются белые гроздья цветов бузины с заднего двора, и варится тягучий кофе на утренней кухне. Сердце заходится грустью от печальной решительности взгляда Лики, прогоняющей меня прочь.