Но сдавать назад не в моих правилах. И я, перебарывая не свойственную мне стеснительность, завела одну ногу ему за поясницу и толкнула на себя.

— Так стань для меня причиной вернуться, святоша.

Известно, что спорить с дураками бесполезно. Мэй со мной никогда не спорил. Тонкие, мягкие губы прильнули к сгибу моей шеи. Сильные, нежные руки подхватили меня под бедра и спустя бесконечно долгое мгновение опустили на вмиг промокшие простыни кровати.

Скорее всего из-за импланта, но Мэй был восхитительно тяжел. Я оплела его руками и ногами, оглаживая, лаская, прижимаясь еще ближе, еще теснее. Длинноватые смоляные пряди щекотали ставшую невыразимо чувствительной кожу, рассылая электрические разряды, концентрирующиеся в пульсирующую воронку внизу живота.

На каждое мое движение, вызванное скольжением его чутких пальцев по моей груди и внутренней стороне бедер, Мэй отзывался стонущим поминанием чертей и Еноха. И с каждым словом голос его становился все ниже, все более хриплым. Я лишь шепотом повторяла его имя и капризно хныкала, умоляя о большем.

Мои губы смяло поцелуем, как обещание исполнить мою просьбу. Рот наполнился вкусом кофе и сахарной ваты. А тяжесть с моих бедер исчезла, сменившись осторожным, горячим, гладким касанием. Неспешным. Постепенным. Предлагающим, а не заставляющим принять его. Я всхлипнула.

Впервые в жизни от полноты единения мне не было больно. Наверно, это и побудило меня решиться сделать то, о чем так давно втайне фантазировала, наслушавшись россказней Шпильки.

Обвив ногами его поясницу, я выскользнула из-под Мэя, вынуждая его упасть. Склонилась ниже, почти расстелившись на часто и коротко вздымающейся груди. Лизнула его приоткрытые губы, слегка потерлась затвердевшими вершинами груди, вызвав его стон, отдавшийся дрожью внизу живота. И медленно, пьянея от острых, неизведанных ощущений, откинулась назад, выгибая спину, опираясь руками на его напряженные бедра, опускаясь до предела.

Мэй смотрел на меня, как на… как если бы он снова обрел веру и его накрыло религиозным экстазом. Беспомощно и жадно, как будто я и вода, и пища, и глоток воздуха.

Его правая рука сжала мою ягодицу, подсказывая ускориться. А левая, вызывая мурашки от контраста металлической прохлады на разгоряченной коже, огладила живот, шею и остановилась на груди, обводя большим пальцем затвердевшую вершину.

Я до последнего, как завороженная, следила, как учащается его дыхание. Как против его воли деревенеют руки на моем теле. Как сбивается ритм, когда я позволяю ему перехватить инициативу. Как закатываются глаза, выгибается поясница и дергается кадык. И… эффект был хлеще, чем от эльфийской дури, отделяющей душу от тела.

Славно, что в день нанесения татуировок Мэй нашел в себе силы меня остановить. Потому что сейчас по моим почти бесчувственным, скованным защитными сигилами эмпатическим сенсорам шарахнуло такой концентрированной, чистейшей эйфорией, что мое сознание почти вырубилось.

Я обессиленно упала на подушки, чувствуя, как утихает нерастраченная пульсация. И впервые это не вызвало во мне досаду. Должно быть, потому что впервые меня не использовали для самоудовлетворения, а я сама доставляла наслаждение. Вообще-то я не любитель трудиться без вознаграждения, но почему-то ради такого подарка, как эти сладкие судороги Мэя, я не прочь попотеть еще.

— Я в долгу не останусь, Гаечка, — с бархатистой хрипотцой вдруг пообещали мне на ушко. Как в день нашей первой встречи, когда я починила его имплант.

Мягкие губы прочертили влажную дорожку по шее, груди, животу и нырнули ниже, встречаясь с нежными, умелыми механическими пальцами. Я дернулась, не понимая, что происходит. А потом почувствовала его язык и размышления о том, чего еще меня лишал сволочной хунган, оставили меня вместе со способностью думать в целом. И я в который раз убедилась, что этот святой человек всегда держит слово. В долгу он не остался…

— Не могу пробиться дальше, — сквозь пелену воспоминаний услышала я испуганный шепот эмпата, насильно возвращающий в тошнотворную реальность.

— Значит, поступим как с предыдущей, — когтистые руки схватили меня за волосы, поднимая голову, но перед глазами плясали звездочки, мешая мне разглядеть мамбо. — Психика ломается быстрее тела. Блоки спадут сами, чтобы воспаленное сознание могло уйти от боли в воспоминания.

Пытки без суда и следствия. Как это в духе нашего достославного Бюро общественной безопасности.

— А если не получится? — судя по безэмоциональному голосу, инквизитора не очень беспокоила такая перспектива. — Ты не слишком-то умела в роли каплаты.

Ллос колдунья вуду? Виски поразило уже поднадоевшей молнией.

— Тогда заземлю ее, вызову ее дух и добуду чертежи у него, хоть это и проблематичный способ.

— Я прикрою, — скучающе откликнулся инквизитор. — Но постарайся не ошибиться, как с предыдущей. От этой помимо чертежей автоматона нам необходим компромат на Тадеуша Шабата. Мне нужны доказательства его занятий некромантией для ареста после того, как он разберется со Свидетелями Еноха.

Ублюдки. Им стоило бы поучиться у мафии соблюдать обещания, данные подданным. Может быть тогда и революционных настроений не возникло бы.

Мне на лицо повязали тряпку, закрывающую глаза, воняющую хлороформом, и подняли со стула. Лязгнул какой-то механизм, что-то открылось, но явно не дверь допросной. Потайной ход?

Обычно для потери сознания хлороформ нужно вдыхать как минимум минут пять, но моему измученному эмпатическими пытками организму хватило и двух. Ноги подогнулись и Ллос бесцеремонно забросила меня на плечо. Она слишком сильна для дроу, не пользующейся механическим экзоскелетом. Тоже подселила к себе какого-нибудь лоа? А почему «тоже»?

Очнулась я в камере, в кресле, похожем на наркозное в моих операционных. Кожаные ремни с ужасающими бурыми разводами надежно сковывали голову, кисти, поясницу и лодыжки. Эмпат пока не касался меня, но я встающими дыбом на затылке волосами чувствовала его присутствие.

— Лучше бы тебе не сопротивляться, иначе будет то же самое, что с ней, — Ллос кивнула головой куда-то в угол, но судя по дрожащему от возбуждения голосу, она мечтала, чтобы я начала сопротивляться.

Я скосила глаза и скрипнула зубами, узнав в валяющейся на полу окровавленной, синекожей сломанной кукле Шпильку. Вот это по словам гнилого инквизитора всего лишь «ошибка»? Да они искалечили ее сознание, чтобы добраться до меня!

Ну, ничего. Евангелин ей поможет. Ангелы умеют лечить души. Красивое название для хирургической операции на эндоплазме. А что до меня…

— Меня найдут, — сорванным голосом просипела я, чувствуя, как просыпается садизм, придающий сил.

Я представила, как заменяю Ллос все внутренние органы окисляющимися металлическими имплантами. Губы потянуло в маниакальный оскал, когда в голове прочно засела мысль, что мне-то точно сейчас будет легче, чем моей воображаемой жертве, потому что у нее такой извращенной фантазии нет. Она-то наверняка и на войне не была, как и все рафинированные агенты тайной полиции.

— Меня найдут, — уверенно повторила я, вспоминая непоколебимое спокойствие Мэя, когда он говорил об успехе операции. — А потом обнаружат на мне следы твоей ауры и выследят тебя. И тогда уже ты почувствуешь на своей шкуре всю жестокость и несправедливость самосуда.

Мамбо улыбнулась вдохновленно, трепетно и фанатично, до жути напомнив мне этим заклинательницу ангелов. А потом отпихнула ногой заплесневелый ковер на полу, явив незнакомую мне, кажущуюся неправильной из-за оркского алфавита веве. Разделась донага, явив белые татуировки-веве, села в центр, скрестив ноги и достала из вороха одежды… тряпичную куклу.

— Теперь ты понимаешь, что нас никогда не найдут? Ни твой родной капитан воздушных пиратов, ни этот бездарный инквизитор, бывший экзорцистом, ни та теургесса из Свидетелей Еноха, ни даже барон Суббота. Ты ведь надеялась, что они тебя непременно спасут?

О, да. Но использование кукол вуду, причисленных к некромантии, не оставляет никаких астральных возмущений. Никаких следов. И это бы сработало. Против людей. Ллос просто не учла, что некромантией она настроила против себя кое-кого, куда более могущественного, чем вся наша команда, вместе взятая.