— Я нанесу четыре татуировки, сигилы начнут работать сразу же, так что эффект от твоей эмпатии чуть снизится, но лихорадить тебя все равно будет неделю. Уверена, что хочешь нанести все сразу?

— Нет, я же целуюсь с тобой только чтобы в твоих мозгах покопаться, — саркастично откликнулась я, но, как всегда в случае этого непрошибаемого танка, ожидаемой реакции не добилась.

Мэй лишь невозмутимо пожал плечами и шало улыбнулся.

— Поэтому и спрашиваю. У меня там еще много интересного.

Ох, святая простота. Я ведь могу и поддаться искушению. А, кстати, вот возьму сейчас и поддамся. Будет знать, как меня провоцировать! Я решительно дернула его за ворот рубашки, притягивая к своим губам. И тут же отшатнулась, почувствовав, каких усилий ему стоит не давать волю своему… желанию.

Кто кого еще тут провоцирует! Надо же, не думала, что, оказывается, тоже умею соблазнять. На тонких губах инквизитора заиграла кривоватая ироничная улыбка, когда он прочитал ответ в моих глазах. Пусть рисует все. И побыстрее!

Через два часа две сигилы расцвели на внутренней стороне моих запястий, притупляя астральные сенсоры. Как Мэй и говорил, эффект я почувствовала сразу. Его эмоции стали глуше, почти неразличимыми. Поэтому я не совсем поняла, что он испытывал, когда просил меня лечь на кровать и опустить брюки до середины бедра. Что-то, отдаленно похожее на голод.

Эта печать выжигалась болезненнее предыдущих. В самом низу поясницы, почти на копчике. Я мусолила в зубах подушку, глотала слезы и заставляла себя концентрироваться на прохладе стальной руки, слегка поглаживающей мою поясницу, иногда невесомо съезжающей чуть ниже. Может быть, мне эти поглаживания показались, но отвлечься помогали, даже если были надуманными.

После этой сигилы я не смогла залезть в воспоминания инквизитора. Или просто на это теперь нужен гораздо более длительный контакт. Мэй вдруг отстранился, потерев переносицу.

— Устал? Можем продолжить позже! — узнав этот жест, всполошилась я, споро натягивая брюки, и села, зашипев. Татуировка на заднице нещадно чесалась. А я медленно, но верно начинала чувствовать себя цеппелином.

— Нет, это я просто готовлюсь к проверке на прочность, — иронично улыбнулся инквизитор. Потер руками лицо, зачесал на затылок волосы и смиренно вздохнул. — Снимай повязку.

Взгляд у него опасно потемнел, зрачок почти целиком закрыл радужку. На миг мне стало стыдно за ту свою инфантильную провокацию. Мужик и так изо всех сил сдерживается, чтобы не подмять меня, а я еще и нарываюсь! Но лишь на миг. Начал сказываться эмоциональный передоз. Дерьмово.

— Надо было эту печать первой наносить, — попеняла я ему, чувствуя, как мозги начинают растекаться лужей моторного масла.

— Не надо было, — с замогильной интонацией отрубил инквизитор, старательно рассматривая пистолет. — Иначе брюки на бедрах надолго у тебя не задержались бы.

Ага, так поглаживания мне не показались! Я скопировала паскудную ухмылочку Кудряшки Сью, выпрямила спину и расстегнула утягивающую повязку. Плечам сразу стало тяжело. Грудь мне передалась гномья. Обстоятельная.

Инквизитор свесил кисти рук между колен, опираясь на локти. Исподлобья, мученически возвел взор на меня. Посмотрел отрешенно, стеклянно. Дернул кадыком, отчего у меня отчетливо потянуло низ живота, и выдохнул сквозь зубы:

— Черт…

А у меня от этой беспомощности в его голосе окончательно сорвало резьбу. Я не помню, как уронила его на себя. Зато помню ощущения, ставшие ярче без эмоционального «шума». Я раньше не чувствовала, какая горячая его кожа. Какой холодный стальной хребет. Какие гладкие татуировки. Какая колючая щетина. Какой одуряющий запах кофе и сигарет.

— А я думал, ты умнее, — глухо простонал Хелстрем, насилу отрываясь от моей груди и выдергивая мою руку из своих брюк.

— Жизнь вообще полна разочарований, — огрызнулась я… разочарованно, да.

Но той частью сознания, что еще что-то соображала, я согласилась с ним. Теш говорил, что во время разрядки эмоциональный выброс такой силы, что губителен для эмпатов, чья сила не сдерживается татуировками. И заодно изумилась, какая же сила воли у инквизитора, раз он отказывается от того, что сам так желает. Судя по тому, на что наткнулась моя ладонь, я бы даже сказала, вожделеет.

Мэй встал надо мной на колени, безжалостно стирая следы своих поцелуев спиртом. Я прикусила губу, когда игла пистолета коснулась нежной кожи на солнечном сплетении. Из глаз против воли потекли слезы.

— Когда собираешься признаться Цадоку, что ты его якобы погибшая внучка?

— Когда закончится вся эта свистопляска с преследованием Бюро, — тихо проскулила я давно обдуманное решение. — Будет слишком жестоко, если, едва обретя, он сразу меня потеряет снова.

При всей своей тяге к позерству, роднящей его с Барти, Мэй никогда не страдал пафосностью. Вот и сейчас он не стал скармливать мне пустые обещания вроде «я не позволю, чтобы с тобой что-нибудь случилось». Только через его руки я ощутила молчаливое одобрение.

— А у тебя есть семья? — спросила я, первое пришедшее в голову, чтобы отвлечься от боли.

Мэй покачал головой, отчего длинноватые иссиня-черные пряди упали вперед, скрывая его лицо.

— Отца забрала война, мать после известия долго не прожила. На островах Еноха, в бывшей столице у меня живут какие-то двоюродные тетушки и кузены, но мы не поддерживаем отношения. Они ополчились на мать за то, что в мужья та себе выбрала полузангаосца. А меня из-за этого травили дворовые пацаны.

Он рассказывал про одинокое детство среди вересковых пустошей. Про то, как был пастухом и гонялся за сбежавшими овцами. Как его укусил дворовый пес, и с тех пор он позорно боится собак. Рассказывал про обнаружение способностей и переезд в Тагарту. Про розыгрыши, принятые среди студентов. Про первое изгнание слабенького беса, которое он провалил, обманувшись невинным обликом. И про то, что больше подобных ошибок не совершал.

А потом я вдруг поняла, что через него не льется янтарный свет. И привкуса меда на языке нет. И о чем он сейчас думает, нависая надо мной, опираясь на локоть, скользя отрешенным взглядом по моему лицу, я не понимаю. Но это не похоже на эмоциональную пустошь барона Субботы. Нет, я чувствую, как внутри него растет нечто, чему пока не могу подобрать названия. И оно столь всеобъемлющее, что окутывает и меня, ласкает и нежит.

И пусть у меня отняли способность к чтению чужих душ, но еще никогда в жизни я не чувствовала себя настолько полноценной. Нормальной.

Еще не до конца веря в происходящее, я осторожно коснулась лица склонившегося надо мной мужчины, сделавшего для меня больше, чем кто бы то ни было. Поняла, что исчезли вечно преследующие меня после прикосновений головная боль и тошнота. И разревелась.

Назавтра, как и предупреждал инквизитор, лихорадка вернулась. Но на сей раз ухаживать за собой я ему не позволила. Мне жизненно необходимо было побыть в одиночестве, распутать мысли, как провода в коммутационной станции.

За свое вчерашнее поведение стыдно мне не было. Во-первых, что естественно, то не безобразно. Во-вторых, я была под эмоциональным передозом. В-третьих, от такого мужчины грех не потерять голову, вон как его охаживали Шпилька и студентки школы эзотерики. Ну, и наконец, я вообще рада выяснить, что, оказывается, не такое бревно, каким себя мнила. Но свыкнуться с новыми ощущениями и отсутствием «токсичного» блока, который раньше изредка притормаживал меня, не помешает.

Мэя забавляли мои рефлексии, и он раздражал меня своей ироничной инсультной полуулыбкой. Но в душу ко мне не лез и, признавая мое право на личное пространство, ограничивал свои походы в мою спальню лишь доставкой еды. А в остальное время развлекал изобретателя беседой об успехах близнецов и Евангелин и новостями, полученными от Шпильки, о ходе расследования на «Дедерик Инк.». Святой человек, да.

Дед, кажется, начал что-то подозревать, хотя мне казалось, что я достойно шифруюсь. Но, когда я меняла ему повязки, он одаривал меня тем же хитрым прищуром глазок-буравчиков, что и Барти в момент нашей общей встречи с инквизитором. Или, может, Ли Мэй ему что-то разболтал. Шпилька говорила, что мужики сплетники похлеще дам.