Кощей покраснел от смущения.

— Да разве ж мог я, с ягодкой моей не попрощаться? — смущённо пробурчал он.

— Припёрся, злыдень! — ворчала Яга. — Чегось тебе надоть?

— Ты не ярись, Аглая… — виновато сказал Кощей. — Я ж не с пустыми руками, а с подарочком…

— Ишь ты, с подарочком он! А как мало-мальски доброе дело сделать, так ты в кусты. Внучки меня лишаешь!

— Дак я… Это… — покраснел Кощей. — Не всё в моих силах, законы природы никто не отменял, сама же знаешь. Мы тут с водяным покумекали, да решили зазор в междумирье не заделывать. Его мокрейшество защитные чары свои поставит, да только одного человека они и пропустят. — Кощей посмотрел на Таню и улыбнулся. — Ну и болотце своё на двадцать шагов передвинет, чтобы ты ноги каждый раз не мочила. Так что… Добро пожаловать в сказку.

— Деда! — счастливо пропищала Таня, и крепко обняла Кощея.

— Задушишь, внученька! — прохрипел Кощей.

— Вот ведь можешь, когда хочешь! — умилилась Яга, смахивая слезинку.

В дом ввалились Серый с Горынычем и кинулись к Тане обниматься.

Кот тем временем, на стол быстренько собрал: салатики разные, да закуски свежие, шашлык горячий, соком исходящий, соусы острые, да бутылочку горькой на стол водрузил. Домовой приборы столовые расставил, хлеб горячий из печи достал, девочкам морс ягодный подал. Ворон травы душистые, ароматные принёс. Вася лукошко свежих ягод поставила, да коту пальцем пригрозила, и шёпотом пристыдила:

— Опять за старое? Сказано тебе — не укради!

Кот недовольно махнул хвостом и раздражённо пожав плечами, фыркнул:

— Я совсем чуточку, да на благое дело. А если очень хочется, то немножечко можно, я же кот! И вообще, там у них в ресторане много чего лишнего пропадает, и не заметят.

За столом посидели знатно. И горестное прощание превратилось в доброе застолье.

— Спой, Танечка. — попросила Яга. — Спой для меня песенку, я голосок твой запомнить хочу, чтобы журчал, как горный ручеёк в жаркий полдень — душу успокаивал.

— Спой, внученька. — тихо вторил Кощей. — Мне твои песни сердце согревают, хоть и твердят, что нет его у меня.

Таня покраснела, и хотела уже было отказаться, но увидев взгляды милых старичков, ставших родными и любимыми за столь короткий срок, закрыла глаза и запела:

'Улетай на крыльях ветра,

ты в край родной, родная песня наша.

Туда где мы тебя свободно пели,

где было так привольно нам с тобою…'

И полилась песня, как ручеёк — звонкими переливами, и как в прошлый раз, в звенящей тишине запели птицы, вторя её голосу, к дому пришли звери лесные. Леший на окошко букет Таниных любимых ромашек положил, Кикимора венок из полевых цветов сплела. Горыныч всхлипнул и уткнулся в скатёрку, Серый обнял его успокаивая. Домовой заслушался, украдкой утирая слёзы, ворон нахохлился, а кот, тайком поедавший сливки — отставил от себя крынку и замер в задумчивости.

— Хорошо! — хрипло сказал Кощей, когда песня кончилась. — Ну, пора прощаться. Долгих проводов не терплю, а посему — пора мне.

Кощей обнял Татьяну, поцеловал в лоб, и тихо шепнув ей на ушко: «До встречи, внученька», взмахнул плащом и исчез.

Яга слёзы платочком утёрла, сняла с шеи бусы алые, кораллы её любимые, и на Таню надела.

— Это тебе, внученька моя. Пусть они тебе счастье да радость принесут, от беды уберегут, сердце согреют и обо мне напомнят, когда скучать станешь. Частичка меня с тобою будет. — сказала Яга и обняла Таню крепко. — И не плачь, а то я сейчас сама расплачусь. А чего плакать, коль скоро увидимся!

— И у меня подарочек для тебя есть! — воскликнула Вася и подала Тане свёрток, алой лентой перевязанный. — Сарафан тебе свой дарю, тот, что тебе по душе пришёлся — синий, как летняя ночь, со звёздами диковинными. Носи, радуйся, обо мне вспоминай… — Вася всхлипнула и бросилась Тане в объятия. — Я уже скуча-а-ю.

Настала пора Ивана с Серым подарки подносить. Иван подал Татьяне платок тончайшей работы, с цветами яркими.

— Мы тут… — скромно начал Серый. — Я сам для тебя узор выбирал, а Ваня мастерицам передал, чтобы сплели.

Ваня подхватил:

— Носи его в студёные месяцы — он тебя согреет, не только плечи, но и сердце.

Таня разглядывала рисунок, как заворожённая. Цветы узорчатые, словно живые были, и будто аромат от них тончайший шёл.

— Спасибо вам, родные мои! Буду носить, вас вспоминать. Всем вам спасибо, мои любимые, за любовь, за ласку… — всхлипнула Татьяна, и бросилась в объятия Ивана, Серый кинулся следом, стиснув их в объятиях.

Домовой долго в углу стоял, наблюдая за прощанием, потом подошёл скромно, и обнял Таню.

— Я к твоему возвращению дом в порядок приведу, ты не волнуйся. А понадоблюсь, ты в колоколец позвони, сразу к тебе явлюсь. — сказал Нафаня и подал Тане крошечный серебряный колокольчик.

— Да ладно! — возмутился кот. — Опять он со своими колокольцами! Все уже знают, что ты молодец и на все руки мастер. Пусти, моя очередь! — недовольно фыркнул кот и отодвинул домового. — У меня тоже подарочек есть, и не то, что у некоторых… Куда ценнее. — кот недовольно глянул на Нафаню. — Уговор наш помню, и всё исполню в лучшем виде, будет твоей злыдне та самая ваза, может, подобреет на радостях, но это неточно. — Кузьма обнял Таню лапами, и тихо, чтобы никто не слышал, шепнул заговорщицки: — Про сметанку не забывай, да и сливки я тоже уважаю — к вечеру буду.

Таня рассмеялась и прижала к себе пушистого наглеца.

Серафим посмотрел на кота с неодобрением, слетел со своего шеста, и сел Тане на плечо.

— И у меня подарочек для тебя имеется. Вещица вроде пустяшная, да в деле полезная. — с этими словами, он положил в её ладонь две крошечные перламутровые ракушки. — Это на манер телефона, по которому ты у себя разговариваешь. Одну ракушку Яге оставь, вторую себе возьми. Захочешь с Ягусей поговорить — приложи раковину к губам, шепни нужное имя, тот тебе и ответит. Правда, долго разговаривать не получится — не удобно от уха к губам подносить, а парой слов перекинуться можно.

— Вот спасибо, Серафимушка. Удружил! — Таня ласково огладила оперенье ворона. — Ты самый-самый замечательный и мудрый ворон на всём белом свете!

Горыныч долго мялся, потом вытер слёзы и подойдя к Тане — молча обнял, прижав к себе, но не выдержал и всхлипнул:

— Не можем мы прощаться долго…

— Разрыдаемся…

— Чувствительные такие стали. — закончила за всех третья голова. — Это тебе от нас, на памя-я-ть! — Горыныч протянул Тане хрустальную колбу, внутри которой горел живой огонь. — Пусть он тебя согревает и о нас напоминает, зарыдал Горыныч, обнял Татьяну и выскочил из избушки.

— Пора, солнце садится. По ступам! — скомандовала Яга. — Время на исходе, поторопись Танюша.

— Я с вами! — завопила Василиса и выбежала во двор, где в ожидании хозяйки стояла ступа.

Таня вышла из избушки и низко ей поклонилась:

— Спасибо тебе, дом родной. Хорошо мне у тебя было, тепло и уютно. Оберегай своих хозяев. До новых встреч.

Избушка встрепенулась и помахала Тане лапой.

Старенький Леший, от смущения перекинулся в огромную шишку, подошёл к Татьяне и вручил букет ромашек. Кикимора обняла девушку и надела ей на голову пышный венок из полевых цветов. Водяной расцеловал Таню, вложив ей в руку гребень красоты неописуемой, инкрустированный перламутром, жемчугами и кораллами.

По очереди обняв всех на прощание, Таня поднялась в ступу и помахала всем рукой. На сердце было тяжело, на глаза наворачивались слёзы.

Над лесом летели низенько, да медленно, ступа чуть верхушек сосен не касалась. Серафим рядом летел, обстановку разведывал, да Яге докладывал.

Таня при взлёте вспикнула, когда зелёное море лесное под ногами оказалось, а облака навстречу помчались, даже зажмурилась, прижавшись к Василисе. А потом глаза открыла, и руки как крылья раскинула, чтобы чувствовать потоки ветра.

Яга заметив Танин восторг, счастливо рассмеялась: