— Ну, раз идешь — значит, надо. — Сказал я, двигаясь вслед за ним. — Я полагаю, человек знает, когда ему нужно идти, и нечего тут расспрашивать. Та вот не любила, когда мы ходили среди ночи. Куда, говорила, ты прешься? И ведь добро бы ей было взаправду интересно, куда. Так нет, она ответа не слушала. Ей, видите ли, плохо, что среди ночи. А разве нам не одинаково, что днем, что ночью? Одинаково. А людей ночью меньше, верно говорю?

Герцог слушал меня невнимательно. Он рыскал и подергивал, спеша куда-то все дальше от дома. Кленовая была безлюдна, шуршали вдоль бордюров листья, за редкими окнами голосили телевизоры. Раз мне послышались чьи-то шаги за спиной, но быстро стихли. Мы миновали детский садик, обнесенный бетонной стеной. Прошли мимо двух девятиэтажек и свернули во двор третьей. Въезд в него, как полагается, отмечал мусорный контейнер. В нем шумно копошился кот, воняющий селедкой. Герцог не заметил кота.

— К кому это ты в гости собрался? — Спросил я, когда друг повел меня внутрь парадного. Его когти зацокали по ступеням. Боясь отстать, я бежал следом. К четвертому этажу я здорово запыхался, на мое счастье между четвертым и пятым Герцог остановился.

По правде, я понятия не имел, почему он остановился именно здесь, и чем привлекла его эта площадка. Что я и высказал ему. Герцог возразил. Он тявкнул взволнованно и тревожно, лестничная клетка звякнула негромким эхом. Я вытянул руки. Передо мной была труба мусоропровода, вся в шершавой шелушащейся краске, а за трубой воняло гадостно и едко. Сделав шаг, я наступил на тряпье.

— Дружок, да это логово какого-то бомжа. Идем отсюда, не больно мне хочется встречаться с хозяином.

Герцог нехотя принялся спускаться. По дороге он ворчал под нос.

— Бомжей не любишь? Не стоит их не любить. Поверь: лучшее, что можно сделать с ними — это не замечать. Тебе еще надо учиться. Понимаешь, дружок, не замечать — это вообще большое искусство.

Я помолчал. Мне вспомнилась та с ее двумя сопляками. Вот она не умела не замечать. Правда, и замечать тоже не умела. Шумно было с ними… Потом так тихо стало…

Мы вышли на свежую улицу, и Герцог, наконец, направился в сторону дома. Однако, проходя мимо свалки, он выкинул вообще небывалую штуку. Пес присел на задние лапы и сиганул в контейнер! Ночной котяра истошно заорал и бросился прочь, унося запах селедки. Герцог принялся рыться в мусоре. Я держался за поводок и чувствовал себя именно тем, кого лучше не заметить.

— Ну хватит! — Не выдержал наконец. — Вылезай оттуда.

Он вылез. Точней, выпрыгнул и бросил мне на ноги пухлый мягкий сверток. Вышвырнуть его обратно Герцог не позволил. Я поддался на уговоры и поднял сверток. Это был плотный шерстяной лоскут, похожий на одеяло. Запах гари, выползающий из свертка, резал нос. Та сказала бы: куда ты лезешь, идиот старый! Я сунул руку в сверток и наткнулся на маслянистую сталь.

— Черти полосатые… Ты знаешь, приятель, что ты нашел?

Герцог посмотрел и принюхался. Он не знал.

— И правильно, ни к чему тебе это знать. Это и к лучшему, что не знаешь.

Я покрутил его в ладонях, ощупал. Давненько не держал в руках. Двенадцать лет уже. И четыре месяца. Отщелкнул обойму — в ней были патроны, по крайней мере, один. Запах пороха и смазки. Крепкий, добротный запах.

Одеяло я выбросил в контейнер. Макарова держал еще с минуту, перекладывая с ладони на ладонь. Герцог трогал меня влажным пятаком. Ему было интересно.

— Нет, друг, это не для тебя. Да и не для меня тоже.

Я расстегнул куртку и спрятал пистолет за пазуху.

Через пять минут мы стояли у калитки. Сегодня наша прогулка вышла на треть часа длиннее. Я очень точно чувствую время. Те всегда удивлялись, что так точно. Почти как маятник, который тикает в гостиной. Он и бьет очень точно — не каждый час, а каждую четверть. Я сам разбирал его лет шесть назад. И до сих пор тикает! А котел урчит, а орех поскрипывает, разминаясь на ветру, а форточка…

А форточка.

Она не хлопала.

Я стоял у калитки минуту, она все не хлопала.

Тронул Герцога, он прижался ко мне. Мы оба знали, что в доме есть кто-то.

Мы открыли калитку и подошли к двери. Вставил ключ в скважину, медленно повернул его. Взял Герцога за ошейник — он напрягся под моей рукой, как тетива. Я отступил в сторону от проема и тогда осторожно открыл дверь. Пес вздрогнул — воздух в прихожей веял чужим. Я громко спросил:

— Что ты делаешь в нашем доме?!

Он молчал.

— Ты вор? Зачем же ты влез? Разве не видел, что мы тут были двадцать минут назад?

Он молчал.

— Ты влез через форточку и запер ее. Она перестала хлопать. Мы знаем, что ты здесь.

Он молчал. Сверхъестественно молчал, добрые люди не умеют так молчать…

Мороз пробежал по спине.

— Так ты ждешь, чтобы убить меня?

Тишина.

— Хочешь убить меня потому, что Герцог кинулся на тебя, когда ты проходил под фонарем? Потому что он взял твой след и повел меня вниз по улице, откуда как раз пришел ты? Ты следил за нами, видел, где мы живем, и куда пошли от калитки. Залез сюда ждать, когда я приду к своему телефону.

Тишина. Он стоял внутри дома, может быть, в двух метрах от меня. Откуда-то я знал, что он не пошевелится, пока я буду говорить. Я говорил дальше.

— Значит, ты думаешь, что я запомнил твое лицо там, под фонарем? Ты думаешь, я видел покойника между четвертым и пятым этажами? Там, где ты его подстерег и застрелил полчаса назад. А выстрела никто не слышал, для этого ты обернул Макарова в одеяло, и труп найдут только утром, когда мусоровоз уже увезет оружие на городскую свалку. Думаешь, я мог видеть все это? Почему ты не убил меня там же, в девятиэтажке? Вероятно, у тебя нет второго ствола. Ты влез в мой дом и просто взял большой нож для мяса, что висит над плитой. Сейчас ты стоишь с ним тут, в прихожей.

Тишина.

— Давай сделаем так. Мы с Герцогом повернемся и спокойно уйдем. Ты не станешь кидаться нам на спину. А когда мы уйдем, зажжешь свет в доме и посмотришь, куда ты попал. Здесь нет ни телевизора, ни компьютера, ни газет, ни журналов. Половина лампочек сгорела давно, и я не меняю их. Нет календарей и часов, кроме большого маятника в гостиной. В глиняной вазе стоят четыре трости, а возле кровати лежит книга — взгляни на нее внимательно. Я читаю азбукой Брайля. Я слеп! Герцог — мой поводырь!

Я перевел дыхание. Он все молчал.

— Я ухожу, — сказал я. — Я не мог видеть тебя, не мог видеть того, кого ты застрелил. Это не мое дело. Чье угодно, но уж точно не мое. Хочу просто уйти, а когда вернусь — чтобы тебя не было. Хорошо?

Тишина. Я попятился от двери, пытаясь увести с собой Герцога.

Тот застыл на месте. Его шерсть стояла ежом, а мышцы были вырезаны из мрамора.

— Дружок, — сказал я, — ну пошли. Прошу тебя. Ну, злой человек, так что? Не нам его судить, приятель.

Чужой уронил отрывистый смешок:

— Тхе!

Герцог метнулся в дом.

Его сердце колотилось так бешено, что я слышал движения друга. За секунду он пересек прихожую и прыгнул. Тут же отлетел, напоровшись на что-то, шлепнулся на пол, отполз. Только тогда очень тихо застонал.

Чужак бросил:

— Шшавка.

Голос был глухой, утробный. Звук выбирался из самого его живота.

Я шагнул в проем и дважды выстрелил в этот звук.

Пассажирский лайнер — прекрасное место для знакомств. Особенно тот, что направляется в курортную колонию.

Джойс коротал время в салоне — курил кальян, слушал музыку, глядел на причудливые фентезийные галактики, проплывавшие за декоративными окнами. Девушка вошла и остановилась, оценивающе оглядывая публику. Людей немного: несколько пар, несколько подростков, скучающий астронавт, Джойс… Девушка пахла корицей, Джойс поднял взгляд на нее. Она была смугла и стройна, ее платье слеплено из лоскутов шелка и кружева…