Подошла медсестра: «Черноглазов, очнулся?» Спустя полчаса над Владимиром нависла нянечка, представилась: «Мария Ивановна, зови меня, когда нужно будет, вставать тебе нельзя, буду еду и судно приносить».

— А что со мной? — шепотом спросил Владимир.

— Ранение, что же еще. Завтра будет обход утром — все тебе расскажут.

Но после обеда к Владимиру пришел врач, подсел к его кровати. Владимир испугался, у него все внутри похолодело: «Пришел раньше времени — значит мне конец».

— Что Вам сказать? Ранение тяжелое, в позвоночник, это серьезно, конечно, но нервы не задеты, поэтому потихоньку все двигательные функции восстановятся. Конечно, боли будут, куда ж без них, но сможете ходить самостоятельно, сначала на костылях, потом с палочкой, но зато сам. Можно сказать, Вы везунчик и ангел — хранитель у Вас точно есть. Похлопал Владимира по плечу и пошел усталой походкой из палаты. У Владимира от волнения дрожали кисти.

Один день напоминал другой в точности. В палате было около двадцати коек. Возле двери дежурила медсестра. По зову или стону она подходила к раненому, ласково шепталась с ним. Владимир целыми днями пялился на стену. В палате лежали только тяжелораненые, поэтому почти не разговаривали. Одних уносили, часто безмолвных, других приносили и под стоны укладывали на кровати. Он заметил, что смотреть на все это еще тяжелее, чем там, в окопах, под бомбежкой. Там ты хотя бы от злобы мог встать во весь свой рост и пойти на врага, прямо глядя вперед, гордо закинув голову.

И снова утро, раненные с волнением ждали прихода врачей на утренний обход. Подходили к каждому раненому, говорили негромко. Подошли к Владимиру.

— Сегодня десятый день, нагноений нет, провели карандашом по сотам ног, по голеням. Одна нога не реагировала на прикосновения. Медсестра негромко сообщила о медицинских показателях больного.

— Как себя чувствуете? — наклонился над Владимиром врач, — чего Вам хочется?

— Встать, чего же еще, — с иронией ответил он.

— Скоро встанете, вы молодчина, — заключил врач и все пошли из палаты.

Спустя полчаса пришла Мария Ивановна. Она протирала его мокрым полотенцем, растирала ноги и руки и приговаривала: «Мне бог дал такую возможность — вам, горемычным, помогать, вот я и помогаю с радостью». Кожа начинала гореть от ее растираний, мягкое тепло обволакивало тело — приятно.

— Женщина у тебя есть? — вдруг спросила она.

— Нет.

— Усмехнулась и Владимиру показалось усмехнулась с горечью.

— Что никогда не смогу быть с женщиной больше? — захотелось спросить, но не посмел ей нагрубить пошло. Что спрашивать, и так понятно.

Через две недели его перевели в другую палату. Тут было повеселее, ранения не очень опасные, солдаты шутили, много курили, пели, читали стихи — разное в общем.

Через месяц Владимиру разрешили, наконец, встать. Стал потихоньку на костылях ходить по коридору, до столовой. Ну как ходить — с трудом передвигать туловище, волоча одну ногу.

Голос Левитана по радио целыми днями рассказывал о поражениях Красной армии и горестно было солдатам лежать тут и болеть, когда Родину истязали враги.

Больничные будни тянулись долго и томительно. С утра шли на процедуры после врачебного обхода, потом в столовую на завтрак — и так каждый день. Все ждали почтальона, как дети деда Мороза на Новый год. Она заходила и радостно говорила: «Кто тут ждет весточку?», и ей начинали выкрикивать фамилии. Она раздавала письма, если были и, уходя, всегда приговаривала: «А остальным завтра, потерпите».

Владимир никому не писал и ни от кого ничего не ждал, но ему было грустно смотреть, как солдаты читают письма: кто с радостью, кто грустно, а кто и, рыдая навзрыд. Он решил читать — в столовой на окне лежала стопка книг и журналов, но не мог, вместо текста он видел лицо Лизы. Конечно все его мысли были только о ней. Иногда он уставал от них, хотел избавиться, но они не уходили — въелись в его мозг намертво. Многие солдаты верили в судьбу. «А ведь это так и есть, — думал Владимир. — Вот сложись что у меня с Лизой, и я бы приполз к ней на костылях весь такой искалеченный, а она хрупкая и нежная приняла бы меня. Точно судьба, потому, что этого не должно было случиться». Даже если там, в окопах, он еще мог позволить себе помечтать, что вдруг все наладится у них — вот встретятся они после войны и все у них закрутится снова, то теперь было ясно, что ничего больше не будет — ранение серьезное и сможет ли он ходить хотя бы самостоятельно без костылей было под вопросом. «Вот так», — заключил он.

В госпитале Владимир провалялся два месяца, начал самостоятельно ходить, но с палочкой, левая нога работа слабо, при ходьбе были сильные боли в спине. Комиссовали, 18 ноябре вернулся в Москву, пошел в горком партии, стал на учет, попросил себе работу. Ему предложили должность заместителя начальника Курского железнодорожного вокзала. Согласился, конечно. Принял работу, начал вникать, раны болели. Жил он недалеко — на улице Садовая-Земляной вал, но домой ходил редко, тоскливо ему было одному дома, да и больно было ходить. Здесь на вокзале у него была теплая комнатка, питались железнодорожники в столовой при вокзале. Первое, что он попытался узнать, как вернулся в Москву, что с Лизой. Навел справки и узнал, что она уехала к тетке. Он знал, что ее тетка живет в Крыму и решил, что уехала именно туда. Это была хорошая новость, он был рад, что она в это страшное время со своей родней, а не с чужой мачехой.

Глава 15

Москва.

Тревожное лето пробежало быстро. Красная армия отступала, сдавала врагу город за городом.

Лиза, совершенно потерянная не знала вообще, что делать. Она целыми днями сидела в углу комнаты, изводясь от тоски и боли. «Проклятая война» — повторяла она рыдая. Друзья и знакомые уходили на фронт, стали приходить похоронки, крики и плач во дворе стояли постоянно.

Наступала осень, и враг приближался к Москве.

Ежедневно формировались батальоны вооруженных защитников столицы — мужчин и женщин. Каждому выдавались телогрейка, ружье, две гранаты и отряды отравлялись на дальние подступы Москвы. В здании института, где училась Лиза, формировалась 5-я Фрунзенская дивизия народного ополчения, в которую вступали преподаватели и студенты института. Женщины и молодые девушки шли в противовоздушную оборону — бесстрашные, храбрые тушили зажигательные бомбы, ликвидировали последствия вражеских налетов. Ее единственное спасение и радость Маша тоже ушла в ополчение. Она не могла просто бессильно взирать, как фашистские бомбардировщики уничтожают Москву и записалась добровольцем. Маша очень хотела найти дело и для Лизы, чтобы отвлечь и развлечь ее. Но Лиза, такая хрупкая и нежная, никак не могла приспособиться к сложившимся обстоятельствам. Она обещала взять себя в руки, стать жестче, терпимее, но пока не получалось и, еще, страх за Владимира буквально не давал ей ни спать ни есть. Маша, пыталась разузнать о нем хоть что-нибудь — ходила в горком комсомола, но те не знали о Владимире подробностей, знали только, что он на Ленинградском фронте, другие утверждали, что на Лужском оборонительном рубеже. Из информсводок знали, что этот рубеж сейчас в самом пекле войны, оттуда почти никто не выходил живым. Маша об этом Лизе не рассказала. Днем Лиза еще как-то переносила ужасы войны, а ночью, в кромешной темноте, было страшно. Подолгу не могла заснуть, ворочаясь с боку набок. Артем смастерил ей светильник из старой фосфорной статуэтки. Она стояла днем на окне и заряжалась энергией, а ночью освещала кровать Лизы. Бомбили каждую ночь. Глубоко никто не спал, при первых же звуках сирены нужно было бежать в укрытие. Вот и сегодня не спалось, лежала, смотря в потолок. Глаза привыкали к темноте и можно было увидеть силуэты. Во дворе кто-то прошел, стуча каблуками, проехала машина без света, кто-то разговаривая прошел дальше. Канонада, весь день доносившаяся с запада, по ночам стихала. Мысли никакие ее не тревожили — заснули, видимо, а глаза не засыпали.