— С ним?

То и дело вытирая стекающие по лицу струйки дождевой воды, девушка поднялась на крыльцо и, чувствуя, что ее начинает трясти, обхватила себя руками.

— С кем? — спокойно переспросила она.

— Ты думаешь, я не знаю, что он здесь был? Ты думаешь, я такой дурак и не знаю, что ты была в Минске с ним? Да все в деревне это знают, как и то, как славно вы потрудились! Ты мне врешь! Зачем? — спросил он.

В голосе его не было ни улыбки, ни знакомой нежности. Он говорил очень серьезно, если не угрожающе.

— И правда, зачем? Мне скрывать нечего! Да, это мы с Лешей навели порядок во дворе у бабы Вали и Максимовны, а потом Лешка позвал меня в Минск. Я не собиралась ехать, но при последнем нашем разговоре ты повел себя нескольку странно, и я поехала! — дрожащим голосом поведала девушка, чувствуя, что еще немного, и у нее начнут стучать зубы.

— Мне назло?

— Нет, — она покачала головой. — Просто не хотела обижать его отказом!

— Вот как! Надеюсь, ты показала ему все, на что способна? Он остался доволен? — усмехнувшись, спросил он и снова потянулся к бутылке.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь! — в полной растерянности произнесла девушка. — Я иду домой!

— А я хочу, чтобы ты осталась здесь, со мной! Давай, садись, я налью тебе водки, и ты расскажешь мне подробности!

— Я замерзла.

— А мне плевать! Хлебни водки, это придаст тебе смелости и согреет! Давай, садись, я сказал!

— На улице гроза, и я не знаю, что ты хочешь услышать, — охрипшим голосом сказала девушка.

— Для такого разговора, как у нас с тобой, погодка как раз подходящая! Садись, я сказал!

Девушка послушно опустилась на ступеньки, отодвинув, подальше почти пустую бутылку и стакан. Ей хотелось прижаться к мужчине, уткнувшись лицом в его плечо, но она не решалась это сделать.

— Виталий Алексеевич, у вас что, приступ ревности? — осторожно поинтересовалась она.

— И как вы догадались, Злата Юрьевна?

— Это было нетрудно, но как-то нелогично.

— Правильно. А у вас с Блотским полная логика! Вы с ним, наверное, и не разговариваете — читаете все по глазам друг друга. Ты его сюда приводила? — Дорош повернулся к ней и, коснувшись пальцами щеки, заставил повернуть голову я смотреть ему в глаза.

— Я не сплю с Лешей! — медленно и спокойно произнесла она, не отводя взгляда.

Мужчина рассмеялся.

— Почему? — почти весело спросил он.

Зарницы вспыхивали, не переставая, и он мог видеть ее огромные голубые глаза. Чистые и светлые, как глаза ребенка. Она не врала ему. Это он сам за два дня чуть с ума не сошел от ревности. Дорош, как наяву, снова и снова воспроизводил в памяти увиденные им на пляже картины, а остальное дополнить было нетрудно. Тогда, на реке, подсматривая за ними, он решил расстаться со Златой Полянской, но той же ночью, лежа без сна и вглядываясь в темную ночь за окном, он вспоминал небесные глаза, золотистую россыпь веснушек на носу и длинные шелковистые волосы цвета спелой пшеницы. Дорош вспоминал ее, и ему хотелось тотчас вскочить с постели и поехать в Горновку, чтобы увидеть ее, обнять и почувствовать едва уловимый аромат луговых цветов, который источала ее кожа. Он давно не был мальчишкой, который не мог контролировать свои эмоции, но со Златой Полянской он таковым становился. Он ревновал ее и любил, любил и забывал об осторожности.

— Потому что у меня есть ты, — просто сказала она и осторожно коснулась его руки.

Дорош наклонился и, обняв ее, притянул к себе. Злата прижалась щекой к его небритой щеке и закрыла глаза, чувствуя, как пьянящее счастье наполняет душу. Чуть повернув голову, она коснулась губами уголка губ Дороша.

— У меня есть ты, и больше мне никто не нужен! Только ты не уходи… — закрыв глаза, шептала она.

И вот уже его губы отвечали на ее поцелуй, а руки все сильнее прижимали к себе. И уже и дождь, и гроза, и ветер были ей не страшны.

Стремительно пролетали эти ясные долгие летние дни, наполненные повседневными заботами, маленькими радостями и волнениями.

Пока не отошла черника, Злата каждый день бегала с Маринкой в лес. Поначалу страшно ломило спину и болели ноги. В первый раз Злата едва пришла из леса, не веря до конца, что сможет все же набрать свое пятилитровое ведро. А потомки ничего, дело пошло. Стыдно было отсиживаться дома, когда все старушки из Горновки уже в шесть утра были в лесу. Лес кормил их в прямом смысле этого слова…

После таких походов в лес девушка смогла купить дрова сначала бабе Вале, потом себе, съездила в город и приобрела себе просто потрясающий костюм, который собиралась надеть на линейку, посвященную Дню знаний. Потом, как ей того и хотелось, она купила великолепные шторки из белой органзы, которые повесила на веранде.

Эти первые настоящие деньги, заработанные собственным трудом, радовали Злату безмерно. Теперь она напрочь отказывалась брать деньги у родителей. Злата ходила в лес с Маринкой.

Поднимаясь на рассвете, девушка, наспех причесавшись и умывшись, натягивала на себя старенький спортивный костюм, завязывала шнурки на кроссовках, голову обвязывала косынкой, чтобы комары не слишком досаждали. Иногда, когда Маринка задерживалась, даже успевала хлебнуть чашечку кофе и через огороды, по лугам, сбивая кроссовками серебристую росу, шла в лес. Возвращались они ближе к полудню. Шли сдавать чернику и расходились по домам.

Злата готовила себе поздний завтрак или ранний обед, делала еще какую-то работу по дому, если она обнаруживалась и усаживалась за роман, а ближе к вечеру, когда спадала жара, выходила на огород. Впрочем, и на огороде особой работы не было. Мама Златы и тетя Люда, чередуясь, приезжали каждые выходные, так что с огородом ее не очень и напрягали. И долгими синими вечерами девушка была предоставлена самой себе.

К Маринке по вечерам она не ходила, та не звала и сама не приходила. Однажды Злата попробовала туда сунуться, а потом долго об этом жалела. Хорошо, что она не вошла в дом, просто в окно заглянула и поскорее поспешила удалиться.

Чернику они с Маринкой сдавали на одинаковую сумму, и Злата радовалась, что у подружки есть деньги и она может кутить Машке все необходимое. Полянская даже неоднократно звала Маринку в город, нота как-то все отнекивалась, ссылаясь на какие-то неотложные дела. Тогда же девушке стало совершенно понятно, что все эти дела сводятся к одному: Маринка деньги пропивала. Нет, конечно, они и поесть покупали, ну надо же было чем-то закусить. Но каждый вечер в доме Максимовны устраивались самые настоящие оргии, в которых, естественно, участвовали Маськи да разные отщепенцы, неизвестно как прибивающиеся к порогу бабы Ариши.

Полянская не заходила, а утром Маринка, как всегда, держалась от Златы на расстоянии. Только если раньше девушка не обращала на это внимания, не придавая значения, то в одно утро до нее дошло: Маринка просто не хочет, чтобы Злата унюхала, как от нее несет перегаром. Полянская ничего не стала говорить, хоть слова так и вертелись на языке. Злата знала, что все это бесполезно. Они только разругаются, и больше ничего из этого разговора не выйдет. Она решила промолчать и молчала, только очень волновалась за Машку. И чувствовала собственную вину. Да, ей удалось спасти ребенка от детдома, по крайней мере, пока, но по сути это мало что изменило. Маринка, несмотря на раскаяния и обещания, вела прежний образ жизни. Злата часто что-то покупала для ребенка и передавала Маринкой и мысленно благодарила бога хотя бы за то, что Сашки в деревне не было.

По вечерам, оставаясь одна, девушка допоздна засиживалась в саду. Чаще всего брала ноутбук и набирала роман, пока не слипались глаза, но бывало, когда вечера были особенно хороши, садилась на ступеньки крыльца и, обхватив колени руками, могла до бесконечности смотреть в синее шелковистое небо, похожее на дымчатую вуаль. О чем-то шептались цветы. Мерцали звезды, падали кометы, гасли, не долетая до Земли. Август начался со звездопада. Откуда-то с лугов подкрадывалась прохлада. Ложась спать, Злата всегда оставляла окно приоткрытым, засыпая под эту своеобразную колыбельную.