Чувствуя, что сердце вот-вот разорвется от боли, девушка отчаянно кусала губы, пытаясь сдержать слезы. Она хотела остановить Лешку попросить его замолчать, но слова не шли с языка, а огромный ком в горле не давал дышать и говорить. Господи ну зачем он бередит ее раны!

Злата всхлипнула, и слезы покатились по щекам. Она подняла глаза и встретилась взглядом с Лешкиными глазами. В них застыла неприкрытая боль… Да, он разбередил этой песней душу, но не ее, про ее боль он не мог знать. Он причинял боль себе…

Лешка смотрел на нее немигающим, напряженным взглядом: чуть из-подо лба, и молчал. И взгляд этот уже не был взглядом доброго друга, каким она привыкла считать Блотского. Это был взгляд незнакомого, чужого мужчины, в котором застыло и напряженное ожидание, и боль, и надежда, и желание. Этот взгляд вдруг привел девушку в смятение и испугал. Этот взгляд был каким-то наваждением, разрушить которое не получалось.

Злата вытерла слезы и отвела глаза, понимая, нужно что-то сказать. Но на ум ничего не приходило. Лешка между тем отодвинул гитару в сторону и придвинулся к ней. Его пальцы коснулись ее щеки и стали убирать прилипшие к мокрым щекам волосы. Столько неприкрытой нежности было в его прикосновениях, что у Златы захолонуло сердце.

— Злата… — прошептал парень, как молитву, ее имя. — Злата… — и столько отчаяния было в звучании ее имени, что Злата не смогла оттолкнуть его.

Закрыв глаза, она уткнулась лбом в его плечо, позволяя гладить ее плечи и спину, крепко сжимать в объятиях, целовать волосы, ушко и шею. Это походило на какое-то безумие, остановить которое уже не представлялось возможным. Это не было актом милосердия или поступком отчаявшегося, доведенного до крайности человека. В этом было нечто большее, только сейчас девушка не могла сказать, что именно.

— Лешка… — слабо прошептала она, убирая голову с его плеча и поднимая к нему лицо.

— Я люблю тебя, Господи, как же я люблю тебя! — севшим голосом проговорил парень, прежде чем, наконец, коснуться ее губ, прежде чем, наконец, дать волю чувствам.

Злата спрыгнула с подножки автобуса и поежилась. Первые дни февраля сопровождались сильными трескучими морозами. Дети каждый день ждали отмены занятий в школе, впрочем, не они одни. Злата тоже на это надеялась. Возможно, хотя бы пару дней ей разрешат не ездить на работу. Засунув руки поглубже в карманы пуховика и опустив пониже капюшон, девушка стала переходить дорогу. Зашуршали шины подъехавшей машины, и Злата помимо воли закусила нижнюю губу и опустила голову. Кровь прилила к щекам, а сердце ёкнуло в груди. Она так и шла до самой калитки, глядя исключительно себе под ноги, она ходила вот так уже две недели с тех самых пор, как вышла на работу.

В тот первый день, когда она приехала на работу после больничного, она вот так же, как и сейчас, переходила дорогу, итак же, как сейчас, не глядя по сторонам, плелась за другими учителями, погруженная в собственные мысли. Тогда так же зашуршали шины подъехавшей машины, и Злата, тогда еще не подозревая, что за машина подъехала, подняла глаза и обернулась, тут же встретив внимательный взгляд темных миндалевидных глаз.

Дорош сидел за рулем своей «ГАЗели» и не сводил с нее пристального взгляда. Злату тогда как будто током ударило. Она сбилась с шагу и чуть не упала, благо, рядом шла другая учительница и поддержала ее. Шквал чувств и эмоций обрушился тогда на нее. Кровь прилила к лицу, и вмиг стало жарко, ладони в кожаных перчатках взмокли, а сердце так отчаянно заколотилось в груди, что казалось, она вот-вот лишится чувств прямо здесь, на улице.

«Зачем он приехал? — в полном смятении думала она, идя следом за всеми и чувствуя спиной его взгляд. — Ах, да! Он же привез жену и сына! Но зачем он так смотрит? Зачем? Зачем?» В тот первый день после больничного Злата Юрьевна не помнила, как проводила уроки, что говорила и говорила ли вообще. Мысли ее были о другом. Эта неожиданная встреча с Дорошем вмиг разрушила то хрупкое равновесие ее жизни, которое она с таким трудом пыталась выстроить. И лишь усилило чувство вины и запоздалых сожалений, которые терзали ее вот уже несколько дней.

Лешка, Лешка! Ее лучший друг! Как она могла, ну как допустила то, что служилось тем вечером или едва не случилось?! Неважно! Просто вдруг они перестали быть лучшими друзьями, став просто мужчиной и женщиной. А это не должно было случиться.

У Лешки наверняка что-то случилось тогда, он так поспешно уехал. Он явно был расстроен в тот вечер. И то, что она оказалась рядом… Полянская не хотела вспоминать все те слова которые он ей говорил, и ту невероятную нежность, которая была в его прикосновениях. И все же подсознательно она чувствовала: было не только это. Парень не искал с ней случайного утешения. Может быть, он действительно был в нее влюблен? И все то, о чем летом ей твердили мама и Анька, было правдой? Но ей всего этого не нужно.

К отчаянию, тоске и боли добавились еще раскаяние и стыд. Ведь на какое-то мгновение она позволила себе забыть обо всем, эгоистично решив: а вдруг поможет? Тогда не о Лешке она думала, а о себе. И только когда его горячие нежные руки коснулись ее обнаженной груди, встрепенулась, как будто опомнившись, и ужаснулась. Оттолкнув парня, она вскочила на ноги и, не в состоянии смотреть в его глаза, стала поспешно поправлять одежду.

Неловкость нарастала, как ком. Она отвернулась, понимая, что надо что-то сказать, извиниться, в конце концов, и как-то все исправить. Ведь она теряла друга. Но обернуться и заговорить так и не смогла. Не нашла слов. Просто ушла в другую комнату, так ничего и не сказав.

Блотский ушел, и в те первые мгновения ничего, кроме облегчения, Злата не почувствовала. И только к вечеру, когда на мобильный телефон пришло одно-единственное «Прости», она почувствовала, как стыд и раскаяние жгут душу. А потом она увидела Дороша, и ко всему прочему прибавилось еще и чувство вины. Получалось, она едва не предала. Нет, даже не Дороша. а саму себя и чувства, продолжавшие жить в ее сердце.

Каждый день, вставая утром с постели, Злата обещала себе позвонить Лешке и положить конец и своим терзаниям, и этому недоразумению, произошедшему между ними. Каждый день, возвращаясь с работы, она убеждала себя сесть, собраться с духом и набрать его номер. Но у ворот школы снова был Дорош, и от ее решимости не оставалось и следа. Все перемешалось в жизни, все стало каким-то неправильным и сложным, атак хотелось легкости и простоты.

А еще хотелось хоть с кем-нибудь поговорить, поделиться всем, что накопилось в душе. Может быть, даже попросить совета. Как-то так вышло, что все знакомые и подружки звонили все реже, и чаще всего разговоры их сводились к нескольким дежурным фразам… Студенческие годы закончились. Теперь у всех была другая, взрослая, жизнь, новые знакомые, какие-то свои заботы, и все меньше они общались.

Все чаще Злата вспоминала покойную Маринку и все так же тосковала по ней. Да, у них никогда не было ничего общего, но, наверное, именно поэтому Полянская знала, что подружка не стала бы заморачиваться и углубляться в сложности и рассуждения. Сказала бы, как думала — простои ясно. Но Маринки не было, и никого рядом не было, только люди, с которыми она работала, а они были ей чужими. Да и старушки в деревне, которые не могли ее понять…

Когда рейсового автобуса не было, в деревню Злату отвозил школьный. Сначала он развозил детей по близлежащим деревням, а потом, возвращаясь обратно к школе, забирал учителей, если те оставались так поздно, и по дороге в районный центр он делал крюк к Горновке. Чаще всего все учителя уезжали домой раньше, а она задерживалась в школе.