— А пойдем, посидим у сажалки.

— Пойдем, — с готовностью согласилась девушка.

К вечеру значительно потеплело, да и солнце, весь день робко проглядывающее из-за тяжелых низких облаков, наконец, единовластно завладело небом, посылая на землю косые предзакатные лучи. Влажная дымка поднималась от земли и плыла по полям и деревенским огородам. А там, у сажалки, лягушки уже затеяли концерт.

Пробраться к самой сажалке оказалось делом непростым. Посреди дороги разлилась большая лужа, но это их не остановило. Смеясь, как дети, они «обошли» ее по старым жердкам, коими был обнесен участок бабы Нины, и, подойдя к сажалке, уселись на пригорочек.

После зимы воды здесь значительно прибавилось. Бледное небо отражалось в чистой воде, а где-то там, на дне, яркими звездами дрожали прошлогодние листья…

Блотский предупредительно расстелил на траве свою куртку, и они сидели теперь, касаясь друг друга плечами. Глубоко втянув в себя воздух, наполненный ароматами пробуждающейся земли, Злата улыбнулась, закрыла глаза и прижалась щекой к Лешкиному плечу. Блотский, поколебавшись секунду, осторожно обнял ее за плечи и, коснувшись губами волос, вдохнул неповторимый аромат луговых цветов, исходящий от них.

Хорошо было так сидеть, молчать, наслаждаясь близким присутствием друг друга, слушать неугомонный хор лягушек в сажалке и вечерний концерт птиц в лесу. И ни о чем не говорить, не чувствуя при этом ни напряжения, ни неловкости. Казалось, они могли бы сидеть вот так до бесконечности. Беспрестанно бросая в воду веточки и камешки, они наблюдали, как расходятся круги по воде, путали одинокого карасика, заставляя его уходить на дно. Наблюдая за ним, они улыбались. То и дело Полянская поднимала к парню лицо, встречая взгляд его внимательных голубых глаз и чувствуя тепло, исходящее от него, прижималась к нему все теснее.

Домой они вернулись лишь тогда, когда сиреневые апрельские сумерки обступили их плотной стеной. Возвращаться не хотелось, но ночная прохлада, подбираясь все ближе, пробирала до костей, а Лешка был без куртки. Перебираясь обратно по жердкам к дороге, Злата чуть не свалилась в темноте в воду, а потом они бежали по пустынной дороге и смеялись. Дома, как нашкодившие дети, под незлое ворчание мамы мыли руки и то и дело поглядывали друг на друга, весело и шаловливо. Дома все давно уже поужинали. Мужчины во главе с Васькой, снова навестив Гуза, спали. Анька, так и не дождавшись ребят, задремала в кресле, и только Лена Викторовна и тетя Люда бодрствовали у телевизора. Златина мама разогрела им поесть, поставила на плиту чайник и, оставив их двоих на кухне, удалилась в столовую.

Лешу девушка провожала, когда и дом, и вся деревня давно погрузились в сон, а время перевалило за полночь. Поздний ужин, а потом еще и чаепитие растянулись надолго. Потихоньку переговариваясь, они попили чай с куличами, а потом Злата принесла ноутбук, и они вдвоем, без помех, смогли просмотреть запись концерта.

Накинув на плечи бабушкин платок, Злата отправилась с Блотским до калитки. Остановившись, они обернулись друг к другу.

— Спасибо тебе, Леша, — тихо сказала девушка, поднимая к нему лицо.

— За что? — искренне удивился парень.

«Хотя бы за то, что сегодня за весь день с тобой я ни разу не вспомнила о Дороше», — пронеслось в ее голове, но вслух она, конечно, этого не сказала.

— За то, что ты есть, — вместо этого произнесла она.

Парень ничего не ответил, просто обнял ее, привлекая к себе, и коснулся губами виска.

— Тогда и тебе спасибо, — прошептал он ей на ушко. — За то, что ты есть… У меня…

С приходом весны жизнь как будто снова вернулась в Горновку, разорвав зимнее оцепенение. В пустующие с осени дома снова приезжали люди: одни — только на выходные, другие — в отпуск, а были и такие, кто собирался здесь задержаться до поздней осени. С самого утра стучали крышки колодцев, лаяли собаки, кучками собирались люди.

Пока земля еще не высохла, все спешили вспахать и посадить огород. Горновка была безлошадной деревней. Лошадь Максимовны была не в счет. Никто бы и не подумал на ней пахать — после голодной зимы она еле передвигала нош. Поэтому каждую весну и осень проблема, где взять лошадь, чтобы посеять или вспахать, была здесь едва ли не единственно важной.

Кто-то звонил знакомым в соседние деревни, куда более населенные, договаривался, и как только на горизонте показывалась лошадь, в Горновке начинался переполох. Тут же хлопали калитки, народ высыпал на улицу и спешил навстречу, чтобы узнать, к кому приехали пахать, сколько стоит сотка и надолго ли лошадь задержится в деревне? И следующий неизменный вопрос: «А не запашут ли нам? Хотя бы немного? Хотя бы под грядки?»

После Пасхи как-то сразу потеплело, зазеленела травка на лугах, потянулись к небу озимые. На полях вокруг деревни каждый день работали тракторы. За одну ночь березы и вербы оделись в легкую полупрозрачную зелень. В палисадниках, обласканные теплым ветерком, качали желтыми головками нарциссы. Со дня на день должны были распуститься тюльпаны.

С каждым днем мир, окружающий горновцев, становился ярче, насыщеннее, прекраснее, и Злата Полянская, наверное, больше других радовалась этому оживлению. На глаза слезы наворачивались, когда она, гуляя в сумерках с Лешкой по деревне, видела светящиеся окошки домов, в которых наконец-то снова были люди.

Всю неделю до Радуницы Леша и Злата проводили на кладбище. Они навели порядок на могилах своих родственников, а потом принялись за те, давно заброшенные, куда уже никто не приходил. Выгребали, подметали, вырывали сорняки, таская листья, ветки и мусор на подстилке в канаву, а потом сажали маргаритки, нося из дома Полянских их целыми корзинами Искусственные цветы и букеты, давно утратившие и вид свой, и цвет, они тоже выбросили. Заменить их было нечем, а так хотелось поставить хотя бы один цветочек.

Они не один день красили кресты и ограды, пока не закончилась краска. Потом повязали на кресты широкие белые ленты — Лена Викторовна в порыве чувств выделила им старую гардину. Злата ее тщательно отбелила, порезала полосами, и получилось очень даже неплохо. Но цветочка, хотя бы одного, все равно не хватало.

Злата ничего не говорила Блотскому, зная, что у Леши с деньгами так же туго, как и у нее самой, но Лешка… на то он и был Лешка, ему не нужны были слова, чтобы понять, что тревожит девушку.

Однажды он позвонил ей и сказал, что сегодня задержится немного, но просил без него на кладбище не ходить Когда он вернулся, в руках у него была целая охапка искусственных цветов. С самого утра он съездил в соседнюю деревню, где был магазин, и купил там все, что имелось. Они разложили цветы по всем убранным могилкам, а потом, как дети, радовались результату своих трудов.

Злата и Леша чаще всего, утомленные за день, не участвовали в беседах, просто наслаждались вечерами в кругу семьи, только сейчас, кажется, осознавая, как много это значит. Но бывало, после чаепития они не засиживались на веранде. Когда солнце садилось за лес и сиреневые сумерки окутывали притихшую деревню, Лешка брал гитару и покрывало и уводил девушку подальше и от деревни, и от ее обитателей. Уединяясь где-нибудь на краю леса или у сажалки, они обычно разжигали костер и наслаждались и этими уединенными чудными вечерами, и трелями соловья, и неповторимым ароматом пробудившейся земли, и «концертами» лягушек, и высоким небом с редкой россыпью звезд, и бледным лунным светом. Они проводили вместе все дни напролет, расставаясь поздно вечером только для того, чтобы утром встретиться опять, и не уставали наслаждаться обществом друг друга. Как-то легко, светло и непринужденно было им обоим.

И они нуждались друг в друге по разным причинам, не схожим причинам, но…

Блотский беззаветно любил Полянскую и уже не мыслил жизни без нее. Уходя на ночь домой, он с нетерпением ждал утра, только чтобы поскорее увидеть ее сияющие глаза, услышать ее голос, коснуться руки. Он наслаждался ее присутствием, ему нравилось работать рядом с ней, говорить, встречаться взглядом. Злата смеялась, и у него на сердце становилось теплее, ему так нравился ее счастливый, веселый смех…