— Понятно, — несколько натянуто сказала девушка. — Ну, если вас не будет, я могу привезти и оставить пластинки на крыльце!
— Привези, Златуль, привези! А то ведь совсем спасения нету никакого, если не вытравим, так и сегодня придется спать на возу во дворе!
— Ну ладно, я поеду, но не прощаюсь, думаю еще увидимся сегодня! — она снова уселась на велосипед.
— Златуль, а где это ты своего кавалера подевала? Что ж ты без него? — спросил Масько, когда она уже собралась отъезжать.
— Лешке работать надо, так что приехать со мной он не смог!
— А когда уже свадьба? — Толик не раз вот так шутил, подначивая и посмеиваясь над девушкой. И каждый раз она отвечала ему так же шутливо и остроумно. И в этот раз он ожидал от нее чего-нибудь этакого… Ну, а раз ожидал …
— Через два месяца. Мы вчера заявление подали! — крикнула она, на мгновение обернувшись, и выехала на асфальт. И усмехнулась, услышав в ответ тишину. Надо думать, у Масько отнялся дар речи.
На выезде из Горновки Злата собралась было развернуться обратно, но передумала в самый последний момент и поехала вперед.
Леса вдоль асфальтированной дороги, что вела к Горновке были затоплены. В этом году воды вообще было много, даже в деревенских погребах она стояла. Такого не случалось много лет, и бабульки, веря в приметы, поговаривали, лето, мол, будет небывало жарким, засушливым, зима ведь вон какой снежной да лютой была.
Злата никогда не видела такого, а меж тем неподвижно застывшая чистая вода, в которой отражались ярко-желтые кувшинки, неяркая зелень распустившихся осин и кусочки голубого неба являли собой невероятное, чарующее зрелище. Краски природы как будто смешивались на неподвижно застывшей зеркальной поверхности и напоминали картины Моне, непонятные, но завораживающие.
Проехать мимо и не остановиться, не полюбоваться девушка, конечно же, не могла. К тому же она отъехала довольно далеко от деревни и с непривычки даже слегка утомилась.
Съехав на обочину, она остановилась, слезла с велосипеда, поставила его на подножку, а сама уселась на траву, на краю спуска, обхватила колени руками и залюбовалась таким необычным пейзажем. Здесь, у кромки леса, было тенисто и свежо, а волны влажного воздуха приносили с собой сотни лесных ароматов. Так приятно было ощущать, как на голые руки ложатся крохотные капельки росы. Так хотелось просто сидел ь вот так, наслаждаться природой и птичьим пением и не думать ни о чем.
Но не думать не получалось. Бесполезно было обманывать себя, уверяя, что ее нисколько не взволновала «ГАЗель» на окраине деревни. Ее привело в смятение присутствие Витали в Горновке, но это скорее была дань привычке, прошлому, воспоминаниям, которые теперь и должны были остаться в прошлом. Сейчас, в свои двадцать четыре года, Злата еще не знала, как может боль и горечь воспоминаний исковеркать судьбу человека, но интуитивно чувствовала — если не оставит их за определенной чертой прошлого, не сможет быть счастливой.
Полянская ведь не зря сказала Маськам, что выходит замуж за Лешку. Она была уверена: через пару часов об этом будут знать все в деревне. И Виталя в том числе. Она не хотела с ним больше встречаться. Боялась этой встречи, зная, какую власть он имел над ней. Она не хотела с ним объясняться, зная наперед, как будет больно. Это было трусостью, но так хотелось, чтобы он все понял и больше не приходил. Хорошо было бы, если бы Дорош вообще навсегда покинул деревню и случайные встречи с ним не будили воспоминаний.
И почему-то среди всех этих ее мыслей не всплыло осознание главного, ведь за ее страхом, трусостью, болью воспоминаний стояло нечто большее, чем чувства, которых уже нет. И все это, спрятав на самом донышке души, она собиралась взять с собой в новую жизнь с другим человеком. Она будет счастлива, Злата упрямо в это верила, тая ото всех и в первую очередь от себя неизбывную тоску.
Злата долго сидела у кромки леса и поднялась лишь тогда, когда на повороте дороги возник первый автомобиль. Ей не хотелось лишних вопросов и нелепых домыслов, поэтому, легко вскочив на ноги, она убрала подножку, развернула велосипед и поехала обратно в деревню.
Ближе к обеду Злата уже поднималась по ступеням крыльца дома бабы Мани, прекрасно зная, старушка ни за что не простит, если она еще на день отложит долгожданный визит. А ее здесь всегда с нетерпением ждали.
Баба Маня, завидев Злату в окошко, расплылась в радостной улыбке, и не успела девушка переступить порог, а она уже обнимала ее, целуя в обе щеки, а в глазах стояли слезы.
— Златулечка! Як добра, што ты варацiлася! Без цябе дзярэуня як будта асiрацела! — баба Маня чуть отстранилась, пропуская девушку вперед. — Праходзь-праходзь, садзiся во к сталу, зараз я пайду чайнiк ставць, мы з табой кофею зробiм. Учора мае дзеукi былi, блiнчыкау нарабiлi з творагам! Вось я цябе зараз угашчу!
Злата улыбнулась и присела к столу. Обводя взглядом кухню, она не могла не обратить внимания на трехлитровую банку с огромным букетом красных тюльпанов.
— Ох, какой красивый букет! — восхитилась девушка. — Это вам дети подарили?
— Да якiя дзецi! — махнула рукой старушка, выглянув из-за ширмы, где она хозяйничала, вытаскивая из печи кастрюльку с блинами. — Гэта ж Серак на Дзявятае прыйшоу мяне паздрауляць з букетам. Хацеу выпiць, думау, я яму налью, а у мяне якраз кончылася, а новую яшчэ не гнала. Так што можна сказаць, дарма цюльпаны парвау, пайшоу i з чым. Кажа, лепш бы к Цiмафееуне зайшоу. Толькi там жа дзед, ён бы яго так турнуу з яго цюльпанамi. Да ну яго к чорту! Нашлi пра што гаварыць!
На столе одна за другой появились тарелки с едой. Дымящиеся поджаристые блинчики, с которых стекало растопленное сливочное масло. Тонко нарезанная колбаска и подмороженное сало с прослойкой. Свежие огурцы и помидоры. Холодные куски вареной курицы. Печенье и конфеты в вазочке. Большие чашки кофе с молоком. Баба Маня, страдающая от высокого давления, искренне считала, что кофе, разбавленный молоком, не так опасен для ее гипертонии. И напоследок баба Маня принесла из дальней комнаты полную бутылку самогонки.
— Толькi учара выгнала. Не знаю, як яна. Будзем зараз пробаваць!
— Баб Маня, ну зачем все это, я вообще не голодна! — попробовала протестовать девушка.
— Маучы! — оборвала ее старушка. — Столькi празнiкау прайшло, а мы з табой не пасядзелi, не пагаварылi!
Пожилая женщина присела к столу и пододвинула к собе рюмки и бутылку.
— Трэба было б, канешне, бульбачкi зварыць… — расстроенно покачала она головой.
— Обойдемся без картошки! Тут и так столько еды…
— Да якая тут яда? Ту i есцi няма чаго… Ну, расказывай! Як вы з'ездзiлi? Спявалi зЛёшам? А што пелi? Народу багата было? Вецяраны былi? Слабый яны ужо зусiм, з каждым годам усе менш iх i менш! Спадабалася iм, як вы спявалi? Калi ужо нам тут з бабанькамi канцэрт зробiце? Лёшка не прыехау, работае, я у Цiмафееуны пыталася ураннi. Кажа, заняты. Наверна, ужо не скора прыедзе! — старушка все говорила и говорила, при этом не забывая про мутноватый самогон, который она только вчера выгнала. А Злата лишь кивала да улыбалась в ответ.
— Ну, давай вып'ем! Давай, каб была ты здаровая ды шчаслiвая! — произнесла импровизированный тост баба Маня. Они чокнулись и выпили.
Старушка одним махом, а Злата, зажмурившись, задержав дыхание, короткими глотками, едва проглотила содержимое рюмки. Не могла она пить самогонку, а впрочем, и водку тоже не могла. Но и отказом обидеть бабу Маню не хотела.
— Давай, зразу закусывай, тады яшчэ па одной!
— Я больше не буду, — слабо попробовала запротестовать Полянская, а баба Маня лишь рукой махнула.
Несколько минут они просто ели в полной тишине.
— Ну, а у вас какие здесь новости?
— Да што туг можа быць у нас? Во, перад Дзявятым тэрапеут з амбулаторыi прыязджала. Па хатам хадзiла. Да мяне зайшла, кажа: «Ну як вы тут? На што жалуецесь? Давайце дауленне памераем!» А я ей кажу: «Я сваё дауленне сама знаю. I лекi свае таксама. Не трэба мне нiчога мераць». Я яшчэ скажу прэдсядацельшы, як прыедзе, к старым у дзярэуню приехала дауленне мераць! Яны б машыну якую прыслалi, аналiзы пабралi да кардыяграмы зрабiлi. Знае ж, што мы тут нiкуды не паедзем ужо. А тады, калi вы з Лёшам паехалi, тожа прыязджала, зайшла у хату i кажа, што Дзень дзярэунi будзе тут. Яна хор з клуба прывязе, а нам трэба напекцi, хто чаго зможа, i устроiць гулянне. Я ёй кажу, нiхто нiчога пекцi не будзе i нiхтo не прыйдзе! Каму тут iсцi? Мне? Я i так во чуць па дому соукаю. Цi, можа, бабе Райцы, якой ужо восемдзесят гадоу? Я кажу, у нас свае артысты ёсць. Во прыедуць з Мiнска, устрояць нам такi канцэрт, якога вы з роду не бачылi! — баба Маня засмеялась и потянулась к самогонке. — Так, Злата?
